Бежать!

Сволочи... Пощадите!
Оставьте хоть чуть-чуть, хоть немного от меня-прежнего. Оставьте хоть каплю крови, хоть пылинку.
Отстаньте! Отстаньте! Да отстаньте же от меня!
Кто же вы, без жалости, без сострадания, без малейшего признака сочувствия и понимания?
Откуда выползли, где родились на свет такие твари?
От какой матери?
Ублюдки! Оставьте меня в покое!
Бегу. Бегу не жалея ног. Бегу, срывая окровавленные мозоли. Оставляя на асфальте алые частички себя.
Самое страшное в этой бесконечной гонке - я не слышу погони.
Я не слышу топота ног, надсадного дыхания за своей спиной. Я не слышу яростных выкриков и рычания.
Тишина обманчива: мои преследователи не дремлют. Стоит замешкаться - и моя тень потускнеет еще немного.
Они отщипывают по маленькому кусочку, по крохотной капельке цвета. Но сквозь мою, некогда чернильно-черную тень, теперь просвечивает скудная серость асфальта.
Твари! Не догоните!
Все началось с того, что пропали все бродячие животные. Кошки, собаки, даже вездесущие наглые голуби.
Мы думали - что-то свило гнездо где-то рядом. Обосновалось в какой-то темной дыре и сожрало их.
И, должно быть, вскоре придет наша очередь.
Ха! Мы даже почти не ошиблись! Что-то действительно поселилось на тусклых улицах города.
Стая.
Животные пропали. Их тени - остались.
Мы прозвали их Стаей. Пока было это “мы”.
Позже наша жизнь превратилась в бесконечную погоню. Мы убегали. Стая пыталась догнать.
Они не рвали, не поедали наших тел.
Нет, они делали это с нашими тенями.
О, я видел, что происходит с теми, чью тень они пожирают полностью... Я видел... Я видел это...
Сдохните! Сдохните! Сдохните!
Легкие горят огнем. Огнем горят раны на стертых ногах. Я не последний, я лишь один из них.
Совсем скоро моя тень сольется с унылым асфальтом и исчезнет, затерявшись в пыли.
Я уже чувствую это.
Чувствую каждой каплей пролитой крови.
Чувствую каждым ошметком разорванных легких.
Чувствую каждым затравленным взглядом.
Сволочи...
Я не остановлюсь! Пока еще. Пока...
Бежать.
Бежать!
БЕЖАТЬ!

Мой маленький ад

Мой маленький ад когда-то был молод.
Бросался рычащей тенью на галок.
Был теплым и добрым,
(Насколько вообще может добрым быть ад)
Не зная, что есть этот смертный холод.

Мой маленький ад не был жесток.
Он больше любил играть и бегать.
И никому не причинял зла.
(Опять же, в силу своих возможностей)
А что в итоге? Вот и итог.

Мой маленький ад умер.
Как все - навсегда.
Как люди.
(Совсем как живой)
Гордо. Бесшумно.

Я включаю свет...

Господа, давайте обойдемся без приветствий и ненужных предисловий. Я вас не знаю, вы меня тоже, так к черту же глупые условности.
Я хочу рассказать вам немного о своей жизни. А точнее, про ад в который она превратилась.
Дело в том, что я не могу спать в темное время суток. Как только солнце скрывается за горизонтом, я прохожу по квартире и включаю свет в каждой комнате. Я прогоняю тени из каждого угла своего дома.
Наверное вы хотите спросить, зачем? А может быть не хотите, но я расскажу все равно.
Я включаю свет, а затем плотно задергиваю шторы, чтобы не видеть десятки маленьких ладошек невесомыми отпечатками ложащиеся на оконное стекло. Снаружи.
Я включаю свет и сажусь за какую-нибудь интересную книгу, которая может увлечь меня и подсобит скоротать время до утра. Никаких фильмов, никакой музыки, ведь я должен внимательно слышать все, что происходит у меня в квартире.
Едва тихий, почти беззвучный щелчок перегоревшей лампочки коснется моих барабанных перепонок, я должен успеть захлопнуть дверь в комнату, где стало чуть-чуть, почти незаметно темнее. Знаете ли, они почему-то не могут открывать двери.
Я включаю свет и никогда, никогда не открываю ночью дверцы шкафов, какие бы звуки я оттуда не слышал.
Я осознанно превратил свой дом в крепость, которая с горем пополам может меня защитить. Нет, я не хочу никуда переезжать, потому что они последуют за мной, я знаю. Здесь есть хотя бы иллюзия безопасности, возможность выжить. Там - не будет и этого.
Наверное вам интересно с чего же все началось? Даже если и нет - я продолжу.
Все мы читаем художественные романы с изрядной долей скептицизма. Будь то фантастика, суровый реализм, сказка. Или ужасы.
Именно скептицизм является той тонкой гранью, которая отделяет разум от безумия, порядок от хаоса, реальность от вымысла.
Еще совсем недавно я был болен. Синдром Аспергера, знаете ли, очень неприятная штука, из-за которой мне никогда не суждено было стать полноценным членом социума. Впрочем, меня все устраивало, и я не видел никаких минусов в своем существовании, в отличие от моего брата, последнего живого родственника.
Именно брат ухаживал за мной все эти годы. И именно из-за него я попал из ада неведения в ад ужаса. Нет, не поймите меня превратно, я его не виню. В конце концов, он любил меня и как мог старался помочь. Но вы, конечно же, помните куда ведет дорога, выстланная благими намерениями.
Как известно, таких, каким был я, не интересует ничего за пределами узкого круга их интересов. Все, что за гранью - неважно. По крайней мере так гласит общепринятая теория.
Но мой брат откопал где-то любопытную теорию, что сильный шок может что-то переключить в мозгу и заставить его работать так, как он работает у нормальных людей. Ну... то есть у большинства людей.
Так вот, моим единственным интересом были книги. Книги по истории. О, я мог целыми днями штудировать учебники и летописи, научные труды и жизнеописания известных людей. И, что уж греха таить, я безоговорочно верил каждому напечатанному там слову.
И, в один прекрасный день, в обложке очередного учебника, ко мне попал роман ужасов некоторого известного автора. Не без помощи брата, конечно.
И вот она - та самая грань, где простой, безоговорочной веры оказывается достаточно, чтобы открыть дверь, которую открывать не стоило бы. Открыть дверь чему-то плохому. Злому. И возможно даже ранее никогда не существовавшему.
Я поверил, я искренне поверил тому, что все, что было описано в книге - правда. А потом услышал крик брата из соседней, темной комнаты.
Он кричал и кричал. Мне казалось, что в человеческих легких недостаточно воздуха, чтобы поддерживать такой долгий, такой отчаянный вопль. Страх. Боль. Отчаяние. Вот что звучало в его крике.
Потом он замолчал. А я сидел в своей комнате и скулил от ужаса. Мне тогда очень повезло, что дверь в мою комнату была, пусть и не плотно, но прикрыта, а первая лампочка перегорела за секунду до того, как робкий луч рассветного солнца ударил в оконное стекло.
Когда я нашел в себе силы выйти, дом был пуст. Ни следа моего брата, ни следов борьбы, либо того, что кто-то покидал квартиру. Впрочем, цель была достигнута, пусть и не таким образом, как хотелось бы.
Я адаптировался. Смог нормально общаться с людьми и даже нашел себе работу по способностям. В целом, наверное многим живется хуже чем мне.
Сложнее всего зимой, когда темнота опускается ранним вечером, а рассвет заставляет себя ждать до позднего утра. В самые короткие дни мне приходится брать отпуск, а в прочие - работать сокращенную смену. Но это уже лирика, практически никак не относящаяся к моему рассказу.
Я не знаю сколько еще мне осталось. Да и не хотел бы знать. Единственное, что меня хоть сколько-нибудь волнует - так это то, исчезнут ли они вслед за мной, или же останутся после.
И да поможет нам бог, если они останутся.
А пока - я включаю свет... 

Очерк: Неправильно

Ночь.
Все было неправильно.
Не так, как должно было быть.
Ведь призраки исчезают, если включить свет, не так ли?
Раньше тусклого света ночника было достаточно, чтобы прогнать чудовищ из темных углов и превратить зловещие длинные силуэты в обычные тени.
Но не сегодня.
Мальчик лежал в своей постели и с ужасом смотрел в угол, откуда на него не мигая смотрели два светящихся бледным лунным светом глаза.
Ночник по прежнему разгонял тьму вокруг, но силуэт в углу будто поглощал тусклые лучики света, робко касающиеся его.
Нужно всего лишь закричать. Всего один крик и тут же придет мать, спящая в соседней комнате. Тогда уж чудовище исчезнет. Не может не исчезнуть.
Потому что так - правильно.
Но как сложно выдавить из себя хоть звук под взглядом этих немигающих глаз. А что если как только он закричит - чудовище набросится на него? Нет, лучше уж притвориться спящим.
Мальчик накрылся одеялом с головой. Самое надежное убежище, где никакие монстры его не достанут. Главное - полностью спрятаться, чтобы ни локти, ни пятки не торчали наружу, и тогда он станет полностью невидимым.
Все было неправильно.
Мальчик почувствовал, что рядом с ним что-то есть. Прямо под одеялом. Что-то проникло в его надежную крепость.
Что-то лежит прямо у него за спиной.
Мальчик почувствовал запах сырой земли. Такой непривычный, невозможный для жителя людного города запах сырой земли, дождя, мокрой травы и... потом, запах гнили.
Мальчик обернулся.
Светящиеся лунным светом глаза...
Он все-таки закричал.
Мать долго успокаивала плачущего ребенка. Конечно, никаких монстров не существует. Конечно, просто кошмар. Конечно, я оставлю свет и посижу с тобой, пока ты не уснешь.
Мама, куда ты смотришь?
Луна выглянула из-за туч.
А что если некому прийти на крик о помощи?
Все было неправильно.

Монстр

Он был похож на человека. Правильные черты лица, гладкая белая кожа, напоминающая холст, глубокие бездонно-синие глаза. Почти идеальное существо.
Почти. Что-то в его облике настораживало, заставляло наблюдателей нервничать, ощущая смешанную гамму чувств, где восхищение граничило с омерзением.
Было в нем что-то отталкивающее, заставляющее все человеческое естество противиться самой мысли о том, что перед ними - их дитя, их творение. Нечто изначально неживое, обретшее способность мыслить, обретшее... душу?
Возможно всему виной были его движения: неестественные, дерганые, напоминающие движения марионетки на веревочках, или движения того, кто еще только привыкает к своему телу, оценивает его способности
Или же само его лицо. На нем будто кружил хоровод эмоций, меняющихся одна за другой. Легкая улыбка, гримаса ненависти, обида, яростный оскал: он будто пробовал каждое выражение лица на вкус, примеряя их на себя, словно маску.
Со смесью отвращения и интереса группа людей за стеклом внимательно наблюдала за своим творением. Каждый из них подарил ему что-то свое, что-то исключительное и значимое. Каждый узнавал в нем частичку себя.
Так например, шапка непокорных вьющихся волос принадлежала профессору Робертсу, который сейчас стоял с выражением крайней растерянности на широком добродушном лице, запустив пятерню в свою шевелюру.
Профессор Штайнберг почесывал свой орлиный нос, точно такой же, как и у человека за стеклом. Тот, будто почувствовав движение одного из своих создателей, почесал нос абсолютно идентичным жестом, отчего профессор вздрогнул и отдернул руку от лица.
Уставившись в пол, профессор Эрнандез шептал молитву себе под нос. Он подарил этому существу глаза своей малютки-дочурки. Бездонно-голубые, выразительные глаза. И эти глаза младенца на лице взрослого человека пугали его так сильно, что он не мог найти в себе сил оторвать взгляд от холодного кафеля на полу и взглянуть в лицо своему творению.
Оттуда, из-за стекла на них смотрел монстр Франкенштейна нового поколения. И хоть на нем не было швов и прочих увечий, хоть он и не был создан из частей мертвых тел, но каждого, кто сейчас смотрел на него, пробирал холодок неосознанного страха, а к горлу подкатывал комок отвращения.
Из-за стекла на них смотрел монстр, который должен быть уничтожен. Люди переглянулись. Им хватило одного короткого взгляда, чтобы понять, что нужно делать.
Трое человек ворвались в комнату, в центре которой спокойно стояло их дитя. Ни одному из них не пришло в голову воспользоваться утилизаторами: четырьмя огнеметами предусмотрительно установленными по углам комнаты специально для таких случаев. Страх и отвращение затмевали их разум, рождая на свет чистейшую ненависть, застилающую глаза красной пеленой.
Созданное ими существо с легкой, почти наивной улыбкой смотрело, как трое тяжело дышащих людей, в которых сложно было узнать недавних ученых, полных амбиций и надежд, обступают его, вооружившись подручными средствами.
В крупных руках профессора Робертса терялась шариковая ручка, которую он выставил перед собой как кинжал.
Профессор Штайнберг сорвал со своей шеи стетоскоп, и теперь резиновый шланг напоминал удавку.
Профессор Эрнандез нервно сжимал и разжимал кулаки.
И никто из них не решался напасть первым.
Пауза затягивалась, и кто знает, может быть люди и одумались бы, поняли, что ведут себя подобно дикарям, если бы их дитя не склонило голову и с той же легкой улыбкой на идеальном лице не спросило бы голосом профессора Эрнандеза:
- Папа?
Это стало последней каплей. С диким воплем профессор Робертс вонзил ручку в глаз своему творению.
Профессор Штайнберг накинул удавку на шею монстру и с безумным рычанием затянул петлю.
Кулаки профессора Эрнандеза опускались и поднимались, превращая плоть в кровавое месиво.
Через несколько секунд все закончилось.
С детской обидой и непониманием в бездонно-голубых глазах монстр смотрел на три окровавленных тела, распластавшихся на полу.
Профессор Робертс лежал лицом вниз, похожий на убитого мамонта. Вокруг его толстой шеи обвивался резиновый шланг стетоскопа.
Лицо профессора Штайнберга превратилось в кровавое месиво, щерящееся в потолок осколками зубов.
Один глаз профессора Эрнандеза вытек, и из пустой глазницы торчала шариковая ручка.
Монстр улыбнулся. Пожав плечами, он наклонился над телом профессора Робертса и снял с него халат, почти не замаранный кровью.
Выйдя из комнаты, он на секунду задержался у панели, включая утилизаторы. Пламя жадно взревело у него за спиной, пожирая его создателей, а монстр уже направлялся к выходу из комплекса.
Охранник на КПП моргнул. На секунду ему показалось, что из глубины коридора к нему направляется странный улыбающийся человек в халате, на котором алеет свежая кровь. Но смахнув слезинку, он увидел трех хмурых ученых, медленно идущих бок о бок. Кивнув всегда бывшему дружелюбным с ним профессору Эрнандезу, охранник открыл дверь и троица вышла из здания.
Монстр стоял под чистым голубым небом и вдыхал свежий воздух, которого ему так не хватало в стерильной палате, где сейчас огонь уничтожал следы его создателей. Он улыбнулся и побрел прочь.

Очерк: Игрушки

Вся моя комната завалена игрушками. Подарки, покупки, случайные приобретения. Зачем вы мне, окаянные?
Мишка у изголовья моей кровати. Такой милый, такой ласковый. Черные пуговицы глаз, мягкий плюш лапок. Острейшие когти.

Мой милый плюшевый мишка,
Не смотри на меня глазами-пуговками,
Не смотри глазами испуганными.
Не скалься.

Под кроватью - алые точки чьих-то зрачков. Я не вижу, но знаю. Там валяется старая фарфоровая кукла. Кудряшки искусственных волос. Готовые вцепиться в мои ноги иглы зубов.

Моя холодная мертвая кукла,
Не скалься зубами острыми,
Костяными иглами-наростами.
Отвернись.

На каждой полке - десяток хищных глаз. Пара сотен белоснежных зубов. Холодное выжидание.

У стен моих выстроились,
Выстроились рядами ровными,
Кровожадные да хладнокровные,
Мои игрушки.

Только отвернись - вцепятся. Я не слышу, а будто чувствую их тихий, такой усыпляющий шепот. Они ждут.

В пустой комнате
Спиной к ним не поворачиваюсь
Я раздавлен, но не отчаиваюсь
Дожить до утра.

Очерк: Отражение

Я вижу тебя в своем отражении.
Ты смотришь из моих глаз. Твои карие радужки просвечивают сквозь мои серые.
Ты улыбаешься моей улыбкой, так ехидно.
Ты прячешься за моим плечом.

С тех пор, как я убил тебя, мы всегда вместе.
Твои холодные руки нежно обнимают меня за шею.
Ты тихо напеваешь мне колыбельную, когда я засыпаю, а потом стоишь в темном углу до утра.
С первыми лучами солнца ты вновь позади меня. Следуешь за мной повсюду невидимым спутником.

Соседский мальчишка видел тебя. С детской наивностью он спросил, почему ты прячешься у меня за спиной.
Когда ты улыбнулась ему - он заплакал.
Твоя улыбка по прежнему прекрасна, милая.

Я вижу тебя в своем отражении.
Ты смотришь из глубины моих глаз.
С ехидной улыбкой ты нежно касаешься острым ножом своей шеи.
Кровь из моей сонной артерии пачкает зеркало.

Я больше не вижу тебя.
Я больше не...

Синдром Путешественника

Честно говоря, я ненавижу поезда. Терпеть их не могу.
В детстве я случайно стал свидетелем того, как какой-то бродяга попал под колеса этой грохочущей машины смерти. Я не помню всех деталей, но мне в память врезался короткий вскрик и оторванная рука, которую выбросило прямо мне под ноги. Предсмертный вопль и осколок человека. Не лучшие ассоциации.
Таким образом, к поездам я отношусь вполне определенно. А если точнее - стараюсь вообще к ним никак не относиться. Не иметь с ними никаких общих дел, так сказать.
Должно быть я хронический неудачник, но мое первое путешествие на этом виде транспорта обернулось настоящим приключением. Вот только я не почувствовал себя героем. И даже второстепенным персонажем приключенческого романа. А вот фильма ужасов - очень даже.

На этот злополучный поезд меня, кажется, посадила сама судьба, отвешивая увесистых пинков под мой многострадальный зад. Рейс автобуса, на который билеты были куплены заранее, отменили, на следующий - билетов не оказалось. Тем не менее ехать надо было срочно и я, ничтоже сумняшеся, решил, что молния в меня не ударит и взял билеты на поезд.
Признаться, я с опаской подходил к железному боку этого чудовища, чувствуя себя туземцем, подкрадывающимся к спящему льву. Мне казалось, что достаточно одного неверного шага, неверного вздоха, и монстр проснется и разорвет меня на части.
Впрочем ничего такого не произошло. Я, хоть и с постыдной дрожью в коленях, но вошел в двери, показавшиеся мне зубастой пастью, и занял свое место на нижней полке плацкартного вагона.
Моими соседями оказались не в меру говорливый пожилой мужчина и женщина средних лет с печатью усталости на осунувшемся лице. Едва поезд тронулся, дедушка сразу же озаботился чаем и принялся знакомиться.
Мне было жаль расстраивать общительного попутчика, но следующим номером в списке после поездов были дорожные разговоры, поэтому я вежливо дал понять, что не настроен на долгие беседы за стаканом чая.
Дедушка вздохнул и умолк, прихлебывая чай, а в глазах у женщины мелькнула благодарность. Видимо я не одинок в своей нелюбви к общению с незнакомыми людьми в транспорте.
Время шло, за окном проплывали какие-то потрепанные лесные массивы, а солнце упрямо клонилось к закату. Поезд мерно покачивался, и я, забыв свои страхи, задремал, прислонившись лбом к окну.
Видимо сказался стресс от близкого знакомства с предметом моих страхов, пусть оказавшимся вовсе не таким ужасным, как мне представлялось, но мне приснился кошмар. Я помню его и по сей день: он был последовательным и логичным, что бывает со снами очень и очень редко.
Спящие люди.
Что-то проникло в поезд.
Ни доброе, ни злое, просто очень голодное.
Вот оно в последнем вагоне.
Выключается свет.
Ни крика, ни вздоха.
Тишина.
Не спеша оно переходит в следующий, оставляя позади мертвую темноту и безмолвие.
Снова гаснет свет.
Я проснулся как от удара. Поначалу я не понял, что меня разбудило. Казалось, ничего необычного нет в этой спокойной тишине.
Нет. Не спокойной. Мертвой.
Поезд мерно покачивался на ходу, а я не слышал стука колес. Не храпел дедушка на соседней полке, не ходила проводница. Не горели лампы.
Я замер, уставившись в пол невидящим взглядом. Даже если бы я и захотел пошевелиться, то не смог бы. Страх надежно сковал меня своими стальными цепями. Не дернуться.
Где-то раздалось негромкое постукивание. Единственный звук, нарушающий абсолютную тишину. Будто кто-то быстро пробегал ловкими пальцами снаружи по обшивке вагона. Иногда постукивание становилось громче, перерастая в глухие удары.
У меня мелькнула неприятная мыслишка, что должно быть кто-то проверяет вагон на прочность, выискивает слабые места. И кто знает, что будет, если найдет.
Какое-то движение снаружи привлекло мое внимание. Я бросил взгляд в окно и едва не потерял сознание от увиденного.
Не было никакого лесного массива. Не было вообще ничего привычного. Поезд мчался сквозь туман, ложащийся рельсами под колеса. Трещины рассекали высокое пурпурное небо, сочащееся ядовито-зелеными каплями дождя. Тысячелетние деревья тянулись к нему своими высохшими ветвями, словно силясь коснуться багровых туч. Изломанный горизонт улыбался мне зубьями скал.
Я едва сдержал вскрик восхищения. Пейзаж был настолько же прекрасен, насколько и чужд, чужд всему, что жило под голубым небом. Но чертовски величественен.
Страх вернулся, когда я увидел их. Странные существа, будто сотканные из завитков тумана скользили наравне с поездом. Они то растворялись в дымке, то снова появлялись в другом месте.
Десятки странных существ с лицами, сотканными из узоров тумана и острыми, острыми иглами зубов, смотрели на меня голодными взглядами невидимых глаз.
Не знаю почему, но мне захотелось открыть окно, впустить их внутрь, позволить им войти. Я встряхнул головой, прогоняя навязчивое желание, а когда вновь взглянул в окно, увидел там обычный лес, линии электропередач и проносящиеся мимо столбы. Храп дедушки с соседней полки привычной мелодией вплетался в мерный перестук колес.
Потянуло холодным ветерком.
Кто открыл окно? Я обернулся.
Последним, что я увидел, было искаженное ликованием лицо, сотканное из тумана и два ряда острых, так похожих на иглы, зубов.

Я проснулся утром совершенно не выспавшийся. На соседней полке пожилой мужчина уже вовсю приставал с расспросами к неохотно отвечающей усталой женщине. До отвращения обыденно.
На конечной остановке не досчитались пассажира. Сошел на одной из станций, оставив вещи в вагоне. У приоткрытого окна - книга и недопитый стакан чая. Они умеют быть убедительными.

Честно говоря, я ненавижу поезда.
Но то, что я увидел в ту ночь... Я никогда не смогу этого забыть. Прекрасный, сюрреалистичный, манящий мир, как прореха в обыденности.
Теперь я часто езжу ночными поездами, мечтая однажды вновь увидеть это пурпурное небо, исперещенное трещинами. Хоть одним глазком снова взглянуть на все великолепие невозможного.
Я называю это синдромом путешественника. Пусть моя теория ненаучна, бездоказательна и трещит по швам от любой критики, но она единственная.
Я думаю, что отправляясь в путешествие, человек словно оставляет свой привычный мирок, становится уязвивым перед невозможным. И, вероятно, один раз из десятков тысяч, когда в одном месте соберется достаточно таких уязвимых, путешествие затягивает их в нездешние места. В другой мир.
Тогда как для всех дорога идет своим чередом, для уязвимых она растягивается в играющее красками приключение. Кто-то остается, кто-то продолжает свой путь, кто-то и вовсе не замечает необычного, поглощенный рутиной. Я же просто хочу еще раз пережить приключение.Меня не пугают туманные создания, населяющие тот мир, ведь я ни за что не открою им окно. Пускай они и умеют быть убедительными, но я не поддамся на уговоры. Не поддамся...

Окно

Наверное каждый знает, как сложно пройти мимо открытой двери или окна и не заглянуть внутрь. Абсолютно рефлекторно, пусть даже не желая вторгаться в чью-то жизнь, мы поворачиваем голову, удовлетворяя мимолетное подсознательное любопытство.
Наверное каждый знает старую поговорку о том, что есть двери, которые лучше не открывать. Я бы немного переиначил ее на свой лад и сказал бы - есть окна, в которые лучше не заглядывать.

Был поздний летний вечер. Я возвращался домой в приподнятом расположении духа, насвистывая себе под нос какую-то незатейливую мелодию.
Путь мой пролегал мимо старенькой, потрепанной пятиэтажки. Повальная эпидемия, превращающая первые этажи домов в никому не нужные магазинчики чудом миновала этот памятник архитектуры, и стены не были опошлены вывесками с банальными названиями и дешевой рекламой.
Зато каждое окно щерилось прутьями решеток - простой намек на уровень благополучия района. Мда... местечко тут действительно неспокойное, так что я прекрасно понимал радеющих о своей безопасности людей.
Подоконники находились как раз на уровне моих глаз, и я, при желании, мог насладиться видом плотно задернутых штор. Все верно, здесь лучше не привлекать лишнего внимания.
Я не спеша миновал окна одно за другим и уже приближался к углу дома, когда очередное из них встретило мой случайно брошенный взгляд не новым оригинальным геометрическим узором на ткани штор, а чем-то новым.
Из-за грязных стекол на меня смотрел труп. Определенно, то, что было за окном не могло быть живым человеком. Может быть когда-то, но точно не сейчас. Мутные, подернутые водянистой пленкой глаза. Распухший вывалившийся язык. Темная кожа, напоминающая пергамент.
Дьявол кроется в мелочах. Тусклая лампочка под потолком. Облезлые обои. Труп, скалящийся в окно. Я не успел подумать о том, кому могло прийти в голову сажать покойника на стул напротив окна на первом этаже, как мертвец дернул щекой.
Это была не просто посмертная судорога. Да и какие могут быть судороги на такой стадии разложения. Нет, труп раз за разом дергал щекой, искривляя то, что осталось от лица в подобии гротескной ухмылки.
Когда существо за окном с видимым трудом подняло руку, указывая покрытым язвами пальцем на меня и захохотало мерзким, булькающим смехом, мое оцепенение прошло. Я побежал так, как не бегал никогда в жизни, успев заметить боковым зрением, как, продолжая хохотать, выплевывая гной вперемешку с какой-то болотной жижей, труп пытается встать со стула.
Добежав до дома, я захлопнул за собой дверь, закрыл ее на все замки и только тогда смог почувствовать себя в безопасности. Спать после всего пережитого я все равно бы не смог и поэтому ночь я провел в компании старых комедий и бутылки пива.
На следующий день все произошедшее не то чтобы показалось мне страшным сном, но я начал искать какие-то рациональные объяснения увиденному. Как известно, у страха глаза велики: может быть это был просто безумный больной человек, за которым ухаживали родственники, а мое воображение дорисовало ему увечья несовместимые с жизнью и превратило в монстра.
Слабое утешение, но, тем не менее, я, окончательно уверенный в том, что значительная часть вчерашнего происшествия мне попросту привиделась, вечером спокойно лежал в собственной постели, готовясь мирно отойти ко сну, когда вдруг почувствовал дуновение ветерка, принесшего почему-то вместо запаха бензина, запахи сырой земли и пыли.
Впрочем, я не придал этому особого значения. Как я уже говорил, стояло жаркое лето, поэтому все окна в моей квартире были открыты нараспашку, благо я жил на восьмом этаже новенькой девятиэтажки.
Я щелкнул выключателем торшера и закрыл глаза. На следующий день нужно было рано вставать, поэтому я дорожил каждой минутой сна.
Бульк!
Звук, донесшийся из-под моей кровати, заставил меня жалобно вскрикнуть и забиться под одеяло, как в детстве.
Бульк!
Откуда-то снизу раздался тихий булькающий смех.
Бульк!
Под кроватью кто-то зашуршал, завозился.
Бульк!
Я потерял сознание.

Утром я очнулся с больной головой, опоздав везде, где только возможно. Меня охватила странная апатия - мне было абсолютно все равно.
Мне было абсолютно все равно, откуда взялась лужа непонятной болотной жижи у меня под кроватью.
Мне было абсолютно все равно, почему все мое тело чешется и медленно покрывается гноящимися язвочками.
Мне было абсолютно все равно...
Я усмехнулся таким непривычным булькающим смехом, взял стул и уселся напротив двери.
Может быть соседи заглянут ко мне за солью?

Грязная работенка

Как же я не люблю съемные квартиры. Каждый раз так и ждешь, что иная преподнесет очередной сюрприз. В одной с потолка что-то капает, в другой соседи маньяки и алкоголики, в третьей и вовсе сказать стыдно...
Так о чем бишь я. По долгу службы съемные квартиры мне приходится если не любить, то по крайней мере терпеть: мотаюсь из города в город. В каждой из таких хорошо если месяц-другой поживу, а то и вовсе через пару недель приходится вещи паковать.
В каких клоповниках я только не жил - спасибо начальнику-жлобу, выделяющему деньги с таким скрипом и воем, будто ему приходится отбирать последнюю пенсию у любимой бабули. Однако запомнился мне больше всего один единственный экземпляр. Нехорошо, признаюсь, запомнился. Не то, чтобы халупа совсем, но, как оказалось, есть кое-что похуже тараканов, ровным строем марширующих по газовой плите.
Вполне себе сносная квартирка-однушка была: в меру пыльные полы, в меру засиженные мухами окна. Добротный середнячок, в общем и целом, что не могло меня не порадовать. Особенно хорошо мое новое пристанище смотрелось на фоне предыдущего, где однажды, во время заслуженного сна, ко мне в постель забралась огромная мышь и, запутавшись в одеяле, принялась громогласно пищать, чем едва не довела меня до инфаркта.
Пожелав про себя остаться здесь подольше, чтобы как можно позже увидеть очередной сюрприз от судьбы и начальства, я неспешно распаковал сумку с инструментами и плюхнулся в постель в надежде отдохнуть после долгой дороги, а ближе к ночи приступить к работе. Впрочем, поспать мне не дали.
Едва смежив веки, я услышал, как на кухне громко скрипнула половица. Ах дощатый пол, куда кафелю до тебя - сразу слышно, когда в квартиру забрался кто-то посторонний.
Чертыхнувшись, я скатился с кровати и осторожно выглянул из комнаты. Моему взгляду предстал тесный коридорчик с антресолью, наверняка заваленной всяким хламом, и распахнутая дверь на кухню. Обозреть все помещение целиком мешал бок холодильника “Смоленск”, так неудобно стоящего прямо около двери.
Тяжело вздохнув, я решил вообразить себя каратистом, и в один прыжок ворвался на кухню, издав вопль, отдаленно напоминавший боевые выкрики китайских мастеров.
Ни-ко-го. Мой экспромт не нашел своих зрителей: получилось, что я изображал Брюса Ли для потрепанной газовой плиты, холодильника, мойки и пары ободранных шкафчиков. Задумчиво похлопав дверцами, я насладился видом банки с явно непригодной в пищу гречневой крупой и нескольких коробочек с содержимым непонятного назначения, а затем пожал плечами и отправился спать.
Толком отдохнуть мне так и не удалось. Возможно во всем виноваты нервы и долгая поездка, но до самого пробуждения меня мучили кошмары. Очень странные, нужно признать, кошмары. Реалистичные.
Вот лежу я, разметавшись по кровати, храплю, а в это время что-то выползает из антресоли в коридоре. Что-то темное, мерзкое до тошноты. Что-то такое, отчего все волосы на теле встают дыбом, и хочется бежать и одновременно замереть на месте.
Что-то медленно сползает по стене: во сне его очертания размыты, и я могу разглядеть только белесое пятно, распластавшееся по ободранным обоям. Кажется, в мареве, окружающем это нечто, на секунду мелькают полные злобы глаза с болотно-зелеными радужками, а потом существо подползает к кровати, где сплю безмятежным сном младенца я.
Что-то замирает, словно разглядывая меня, а потом быстрым движением заползает под кровать. Сквозь сон я слышу, как хлопает дверца антресоли и просыпаюсь.
Я несколько минут полежал в постели, сонно и хмуро уставясь в потолок и приходя в себя после таких милых сновидений, а потом, тяжело вздохнув, встал и пошел делать себе кофе. Уже начинало смеркаться, а значит близилось время работать. Заглянуть под кровать или в антресоль мне даже в голову не пришло.
Следующая неделя прошла в привычной суете. Я понемногу готовился к завершению работы в этом городе, и, как бы мне ни нравилась эта милая, несмотря на посещающие меня время от времени кошмары, квартирка, наступало время заканчивать дела и съезжать.
К последней ночи работы я подготовился так тщательно, как только было возможно - все инструменты были начищены до блеска и ждали, когда же я смогу пустить их в ход, а сам я, собранный и серьезный, как никогда, делал все, чтобы без лишнего шума взять работу на дом.
Около двух часов пополуночи, я удовлетворенно стоял у широкого стола, на котором без сознания лежали девушка, юноша и старик - обычный набор. На стойке, справа от меня, аккуратным рядочком расположились скальпели, ножи, небольшая пила и два сосуда с кислотой: все, что необходимо мне для работы. Еще какие-нибудь жалкие пара часов - и я закончу свою работу в этом городе и смогу отправиться дальше, в новый город, в новую квартиру, предварительно отправив начальнику курьера с небольшим чемоданчиком, а о моем присутствии здесь будут напоминать только обожженные стенки ванны да, возможно, засорившийся сток.
Мои подопечные тем временем начали один за другим приходить в себя и, кажется, были весьма недовольны своим положением. Я усмехнулся. Эластичные веревки - одно из лучших изобретений человечества... после ножей и горячего кофе, конечно. Я натянул перчатки и принялся за работу.
Постепенно отделения в чемоданчике заполнялись необходимым содержимым, и мне осталось разобраться с девушкой, по негласному обычаю оставленной напоследок, когда я заметил, что ее полные ужаса глаза устремлены не на вашего покорного слугу, а куда-то мне за спину.
Волосы на моем загривке встали дыбом, и я вдруг почувствовал себя так, словно это я сейчас лежу на столе, под скальпелем. Нехорошо, в общем-то я себя почувствовал. Неприятно. Очень неприятно чувствовать себя едой, знаете ли. За моей спиной хлопнула дверца антресоли.
Медленно, как во сне, я обернулся, сжимая в руке скальпель. По стене в коридоре медленно сползало Оно, прижимаясь к обоям, и щерясь на меня желтыми, но кажется очень острыми зубами.  
Я вдруг ясно осознал, что мне с ним не справиться. Скальпели, пилы и даже спрятанный на дне сумки пистолет казались детскими игрушками, не способными даже поцарапать это существо, живущее в пыльной антресоли самой обычной хрущевки. Мда... Зло банально.
Существо медленно приближалось, издавая тихий стрекот, так похожий на пение одинокой цикады, и не сводя с меня своих болотных глаз. Его паучьи движения завораживали, заставляли почувствовать себя мышкой, смотрящей в глаза удаву. Вот только я не был мышкой.
Отбросив неудобный скальпель, я схватил тесак и одним быстрым движением освободил девушку, которая тут же попыталась рвануться прочь. Неудачно, конечно - уйти я ей не дал. Накинув удавку ей на шею, я двумя резкими ударами отсек необходимые части, заставив бедняжку выгнуться дугой, будто в судороге, и завыть от боли.
Стрекот раздался совсем рядом. Оно было уже на расстоянии вытянутой руки, когда я, ухмыльнувшись, взглянул в его холодные глаза и толкнул девушку к этой мерзости.
Чтобы не упасть, она инстинктивно сделала несколько шагов и оказалась прямо в лапах у этого... существа, радостно застрекотавшего, как целый луг обезумевших кузнечиков. Увидев и так слишком много, я отвернулся, едва удержав в себе сытный обед.
Вопль за моей спиной быстро сменился бульканьем и страшным хрустом, а я, схватив сумку с инструментами и чемоданчик, поспешил ретироваться из этого безумного места. Грязно сработано, но главное - результат.
Уже захлопывая за собой входную дверь, я услышал тихий стук закрывающейся дверцы на антресоль.

Ты не забыта

Прости, родная, намедни я погиб.
Лежу
изломанной игрушкой
среди гранитных глыб.
Дышу
разорванными легкими,
пою ракушкам.
Ты извини, прийти не смог.
Жасмин в цвету
зачах, дыханье затаив,
уставившись холодным взором...
В синеву.
Лицом в воде,
среди плакучих ив.
Не бойся, милая, я буду рядом.
Спою
тебе на ушко в полуночной тишине
свои баллады.
Перекрою
все письма и мечты
в небесной белизне.
Ты знаешь, милая, я умер навсегда.
Истлел,
зарос травой. И плесенью покрыта
моя беда.
Но не у дел
Мой меч и грозы. Лишь только ты,
Любовь моя, ты не забыта.

До встречи

Привет чистый лист бумаги. Идиотское начало для истории, но в моей больной голове почти не осталось мыслей. Все они сдались под напором бессонницы и, собрав вещи, ушли не попрощавшись.
Отлично. Теперь, когда лист уже опошлен первыми словами, можно переходить к сути. Это не крик души, не просьба о помощи, не розыгрыш и, как бы сильно я этого ни желал, не плод моего воображения.
Я не буду описывать историю своей жизни, не будет и никакой предыстории. Хотя бы потому что ее просто нет. Неприятности, в большинстве своем, случаются внезапно и не считают нужным уведомлять о своем приближении.
Пожалуй из важных фактов следует упомянуть лишь то, что я живу один и много курю. Наслаждаюсь раковыми палочками я обычно на балконе, откуда с высоты своего седьмого этажа, наблюдаю за скучной вереницей проезжающих мимо машин.
В злополучный вечер, положивший начало моему кошмару, я, как всегда засиделся допоздна и вышел покурить. То была обычная августовская ночь, полная запахов горячего асфальта, бензина и прочих ароматов большого города.
Я не спеша затягивался сигаретой и провожал скучающим взглядом редких припозднившихся автомобилистов, спешащих по своим делам, когда заметил одинокую фигуру, медленно бредущую по другой стороне улицы.
Скорее всего я бы не обратил на прохожего внимания, если бы не одна странность в маршруте его движения. Человек шел не по прямой, а какими-то ломаными зиг-загами, но от обычного пьяницы, которому сложно держаться намеченного курса, его отличала некоторая закономерность. Субъект старательно обходил освещенные участки тротуара, стараясь держаться в тени, а когда мимо проезжал очередной автомобиль - и вовсе резко сворачивал в сторону.
У меня достаточно хорошее зрение, чтобы я мог разглядеть в зыбкой летней темноте его дерганые, быстрые движения, пробуждающие единственную ассоциацию - со сломанным манекеном, или куклой, которую дергают за веревочки.
Я настолько увлекся странным прохожим, что не заметил, как сигарета истлела, и предательский огонек добрался до фильтра, опалив мои пальцы. Вскрикнув, я поспешил затушить окурок, а когда поднял глаза, замер в замешательстве.
Человек остановился. Он стоял на той стороне улицы, почти напротив меня, слегка приподняв и склонив голову набок, будто присматриваясь, или... или прислушиваясь. Это не напугало меня, а скорее озадачило, ведь даже с учетом тихой летней ночи, услышать мой вскрик с такого расстояния было весьма затруднительно, а точнее - просто невозможно.
То, что произошло дальше не укладывается, да и вряд ли когда-нибудь уложится в моем мозгу. Человек по-кошачьи подобрался и прыгнул. Оттолкнувшись ставшими вдруг очень длинными ногами от земли, он бесшумно бросился в одном длинном прыжке в мою сторону.
Все произошло в долю секунды. Это невозможно, но в своем безумном броске это... существо, преодолело расстояние, отделяющее его от моего дома. Когда я услышал, как что-то снаружи ударилось о стену несколькими этажами ниже, оцепенение прошло и я понял - надо бежать. Пусть в хлипкую безопасность квартиры, но бежать с проклятого балкона.
Я развернулся и бросился внутрь, слыша, как за моей спиной что-то быстро взбирается по отвесной стене, с мерзким звуком царапая кирпич.
И конечно я споткнулся. Просто не мог не споткнуться о проклятый порожек. Единственным плюсом моего положения было то, что падая, я ввалился в квартиру и смог, перевернувшись на спину, ногой захлопнуть балконную дверь, увидев напоследок, как длинные, очень длинные костлявые пальцы хватаются за край моего балкона.
По моему лицу текли слезы ужаса, сердце колотилось в грудной клетке как бешеное, но каким-то непостижимым образом я успел подняться и повернуть ручку двери прежде, чем оно подтянулось и с тихим стуком перекинуло свое тело на балкон.
Я отполз как можно дальше от окна и забился в угол, обхватив колени руками и дрожа. Ночь, испуганный человек, чувствующий себя загнанной в угол мышью, и что-то за дверью.
Не помню сколько времени я так просидел, возможно около получаса, но с балкона не раздавалось ни звука. Существо ушло, или... или затаилось. Проверять это мне решительно не хотелось, да и мое бьющееся в ужасе сознание не было готово ни к каким решительным действиям. Поэтому я просто сидел в углу, тихо мычал какую-то детскую песенку и раскачивался из стороны в сторону.
Впрочем, мирно просидеть так до утра мне не удалось: лампочка над головой ярко вспыхнула и погасла, оставив меня в полной темноте наедине с моим ужасом. Тук-тук-тук. Мне не стыдно об этом говорить, но тогда я обмочился.
Я сидел в темноте, в луже собственной мочи и слышал, как что-то стучит в мою балконную дверь. Тук-тук-тук. Негромко, размеренно, будто просто желая обозначить для меня свое присутствие. Спустя несколько секунд стук раздавался уже и во входную дверь. Такой же тихий, настойчивый, размеренный. Тук-тук-тук. Теперь и в каждое окно.
Сколько же окон в моей квартире... А стекло такое ненадежное, его так просто разбить. Так просто, даже для человека, что уж говорить о твари, способной забраться по отвесной стене.
Осознание того, что мой дом совсем не крепость, полностью добило меня. Уже теряя сознание, я услышал, как что-то осторожно ступает в соседней комнате, и провалился в забытье.
Я очнулся на рассвете, лежа в позе эмбриона в углу комнаты, там же, где и упал в обморок. Все двери и окна в квартире были открыты настежь, и теплый летний ветерок приятно касался моей кожи. Как сомнамбула я прошелся и закрыл каждую дверь, каждое окно, а потом сел на пол и заплакал от нахлынувшего на меня ощущения безысходности.
Это не были слезы облегчения, или радости от пережитой ночи. Это были слезы человека, оплакивающего свою прошлую жизнь. Я знал, что больше не буду жить так, как жил раньше. Я знал, что оно вернется. Я знал, потому что прежде чем потерять сознание я услышал как его голос проскрипел у меня над ухом: “До встречи”.
И он вернулся. Сейчас февраль, и за эти пять месяцев я превратился в вечно испуганного старика. Не так давно на смену страху пришла всепоглощающая апатия. Я уже не боюсь его, а жажду финала, каким бы он ни был.
Конечно, я пробовал бежать. Но как бы я пытался спасаться от одиночества и темноты - это не помогало. Он всегда следовал за мной. Изломанным силуэтом на границе света и тени, тихим стуком в дверь, размытым отражением в зеркалах.
Простая грязная истина любой жизни - в итоге человек все равно остается один. Один на один с собой и один на один со своим страхом. Каждую ночь, перед рассветом, прежде чем кануть в небытие он шептал мне на ухо своим скрипучим, точно несмазанные шестерни, голосом: “До встречи”.
Но я знаю, финал близок. И, судя по всему, я этот финал не переживу. Ведь вчера, прежде чем уйти, он, вместо ставшей обычной фразы тихо шепнул мне: “Прощай”.

Ad astra

Что-то произошло с этим миром. Что-то не так. Словно все, что я когда-либо знал перевернул с ног на голову веселый художник-сюрреалист, заново нарисовав привычные вещи.
Этот свет слишком яркий, слишком слепит глаза тусклое солнце - лампочка в сорок ватт. Не осталось прямых линий, прямых углов. Может быть я просто пьян, или принял какой-то наркотик? Да, это бы все объясняло.
Это бы объяснило, почему стены вьются плющом, обвивая ставший вдруг твердым как сталь воздух. Почему осколки облаков режут небо, которое пепельными лоскутами падает на бурлящую, как кипящее масло, землю.
Где все? Неужели не осталось никого живого? Почему я один ступаю по жалящему мои ноги асфальту, вспучившемуся изломанными волнами, по которым то и дело проходит рябь, как бывает, когда легкий ветерок трогает спокойную водную гладь.
Так хочется пить... Я бы сейчас смог выпить море, если бы в песчаных берегах по прежнему билась вода, а не пышущая лютым морозом отвратительная масса каких-то спутанных щупалец.
И ни души. Только соляными столбами стоят скульптуры на улицах. Десятки скульптур смотрят слепыми глазами куда-то на восток. Хрупкие, словно сделанные из песка, они рассыпаются от малейшего прикосновения, разлетаясь маслянистыми хлопьями, которые тут же останавливаются, зависают в воздухе. В металле, бывшем раньше воздухом.
Я знаю, это не скульптуры. Но я не могу называть их людьми, слишком уж они мертвые: изначально, безнадежно, неотвратимо и издревле. Как давно это происходит? Когда впервые из-под крана вместо воды полился песок, и ветер принес ошметки неба?
Кажется, будто какой-то большой ребенок поиграл со свойствами веществ, перемешав их, как кубики в коробке с игрушками. Абсолютный, идеальный хаос выглядел бы именно так, если бы у хаоса, конечно, мог бы быть абсолют.
Ступаю по жидкой земле, иду сквозь металл, сквозь бьющиеся в агонии куски камня и обломки чьих-то воспоминаний. Живое стало мертвым в этом новом, переродившемся мире.
Что если после очередного скачка эволюции изменилась сама суть мироздания. Что если за пиком прогресса, за вершиной развития не оказалось ничего, кроме изначального, первозданного хаоса. Рядом со мной падает, с мерзким чпокающим звуком ударившись о землю, обломок облака, будто подтверждая мои мысли.
Переставляю ноги, скрипя сухожилиями арматуры, шелестя костьми бетонных блоков, грохоча мышцами стальных листов, и слышу, как где-то внутри, урча и взревывая, выпуская клубы черного дыма, вязнущего в ртути моей души, заводится мое новое сердце.
Мертвое стало живым в этом новом, переродившемся мире.

И да поможет нам бог

Друг мой, будь сильным и смелым,
Иди, не жалея ног,
Встречая мечи и стрелы.
И да поможет нам бог.
Сжимая в ладонях стертых
Иззубренный свой клинок,
Забудь о холодных фьордах
И да поможет нам бог.
Здесь древние воины искали
Земли, где нет тревог:
В туманные канули дали.
И да поможет им бог.
Пусть шелеста волн не слышно
И дом наш родной далек.
У тех ничего не вышло,
А нам - да поможет бог.

Он

Он к нам приходит из давящей темноты,
Осенним ливнем за окном стеная,
И рваным сумраком больных воспоминаний
К ногам кладет увядшие цветы.
Подушкой каменной в прогнившем изголовье
На ушко шепчет сказки и поэмы.
Как призрак в лету канувшей богемы
Нас пичкает испачканной любовью.
Он поправляет травяное одеяло
Над нашею забытою могилой,
Он самый обходительный и милый,
Когда вонзает в нас стальное жало.
И сладострастно выгнутою бровью
Поводит в безобразном исступленьи,
Захлебываясь болью и томленьем,
Он пьет за наше вечное здоровье.

Не сегодня

Тишина... Тишина вкручивается раскаленным винтом в уши, заставляя мозг кричать, вопить, биться в агонии и молить о звуке. О любом звуке, будь то звон капель, шорох, писк крыс... что угодно.
Абсолютная, наичернейшая темнота чернильным пятном заливает глаза. Хочется молиться, выть, царапать невидящие зрачки в надежде уловить хоть искорку, хоть лучик света... хоть малейшее движение.
Нельзя. Нельзя шевелиться, нельзя издать ни звука. Да я и не смог бы, даже если б захотел. Мой язык давным давно сгнил в какой-то выгребной яме, обглоданный червями и засиженный мухами.
Скоро наступит ночь. Откуда я знаю? Хороший вопрос. Как я, глухой, незрячий, не способный улавливать запахи и ощущать прикосновения обрубок, бывший когда-то человеком, знаю, что вот-вот алое солнце закатится за горизонт, уступая место ночной прохладе?
Все очень просто. Когда наступает ночь Они просыпаются. Они просыпаются, и я, хоть и не могу слышать, но слышу Их жадное шипение. Их нетерпеливый шепот: “Выпусти. Выпусти нас. Сегодня. Выпусти нас всех.”. Но я не выпущу.
Только один из Них сегодня выйдет за пределы... не знаю чего. За пределы “здесь”, где бы оно ни находилось. В небесах, или под землей, или где-то вне. Только один из Них - таковы правила, которые я, не знаю кому, но должен соблюдать.
Когда Они просыпаются, я начинаю осознавать все прелести своего положения. Да, может быть я слаб, но Господи, если ты есть, я бы не хотел увидеть, услышать, а, тем паче, ощутить Их. Наверное именно поэтому я все еще здесь.
Теперь время выбрать, кто из Них на сегодняшнюю ночь получит свободу. Может быть эта человекоподобная тварь с длинными, паучьими ногами и острейшими жвалами? Или полуразложившийся кусок мяса с желтыми пеньками гнилых зубов за покрытыми волдырями губами? А может вот этот безобидный с виду дымок, клубящийся пепельным туманом?
Да, я знаю как выглядит каждый. Даже те из Них, что не имеют обличия, не уйдут от моих незрячих глаз. Я, как надзиратель в тюрьме, из которой нет выхода, знаю всех своих подопечных.
И каждую ночь, каждую ночь я должен выбирать, кто из моих деток устроит себе пир. Я не боюсь. Я знаю, что наутро мой подопечный вернется. Возможно у него при себе будет сувенир, будь то чья-то обглоданная до костей рука, комок внутренностей или бережно спеленутый в тугой кокон предсмертный ужас. Но он вернется, ибо таковы правила.
Я, как незрячая Фемида, вершу свое собственное правосудие. Вместо весов мои пальцы сжимают череп, но это тоже своего рода символ. Саркастически скалящийся символ моей власти.
Иногда Они, будто надеясь задобрить, приносят мне небольшие подарки. Чаще всего это ошметки чьего-то страха, но я пью его, как доброе старое вино, наслаждаясь разнообразными букетами: от приторно-сладкого, пьянящего возбуждающей апатией, до карамельно-стального, предсмертного.
И, знаете, это как наркотик. С каждым разом, с каждым новым вкусом мне хочется попробовать еще, больше. Они все разные, совсем как люди: страх мальчишки-полуночника, засидевшегося за компьютером и увидевшего, как один из моих деток выходит из шкафа разительно отличается от страха подвыпившего гуляки, разорванного на куски другим моим подопечным. В этом есть своя изощренная, извращенная эстетика, свой шарм и прелесть. Это прекрасно.
В последнее время мою голову все чаще стали посещать неправильные, крамольные мысли. Я, страж, хранящий эту... темницу, думаю о том, чтобы однажды ночью выпустить не одного, а сразу всех своих подопечных, устроить зажравшемуся человечеству страшное, ужасающее своим размахом подобие Варфоломеевской ночи. Я, закон и правило, порядок и последовательность, думаю о том, чтобы нарушить непреложный догмат, саму свою суть и природу.
Я представляю, как буду упиваться этим вселенским ужасом, купаться в нем, ныряя в бурлящие кровавые потоки хаоса и паники, представляю... и только. Что-то удерживает меня. Словно противный тоненький голосок в моей голове убеждает, умоляет не делать того, чего делать нельзя. Он увещевает, приводит железные доводы и аргументы.
И я верю ему. Верю, что ночь, когда все Они выйдут на свободу, станет последней ночью. Моей, Их, человечества. Желание получить много и сразу жжет каленым железом, но оно несравнимо слабее жажды получать хоть что-то, но вечность. Это удерживает меня. Пока что.
Но однажды... я знаю, однажды Их шепот станет невыносимым и я паду, проиграю этому желанию. Извращенный, искалеченный божок, или демон, или что я есть, станет причиной конца. Абсолютного, окончательного конца, как бы пафосно и напыщенно это ни звучало.
“Выпусти. Выпусти нас. Выпусти нас всех!”
Но не сегодня.

Пока живут тараканы в твоем мозгу...

Пока живут тараканы в твоем мозгу
Отбрось все печали свои и тоску:
Живи, пока молодой.
Пока твоя кровь что огонь горяча
И если рубишь - руби с плеча:
Люби, пока молодой.
Пока твоя старость - только мираж
И голову кроет лихой кураж:
Умри, пока молодой.

Простите меня

Сколько всего чудесного таят в себе детские воспоминания. Что-то забытое, или почти забытое. Первая радость, первые слезы, первая боль. Многое из того, что мы хотели бы помнить вечно кануло в лету, а что-то, что мы старательно стерли из памяти вдруг всплывает в самый неподходящий момент.
Так случилось и со мной, когда я листал старый семейный альбом, годами без дела пылящийся на полке и высвобожденный из-под стопки журналов непогожим вечером, чтобы скоротать время за необычным для меня занятием, предавшись воспоминаниям.
Всего одна ничего не значащая фотография, где малолетний я улыбаюсь в объектив беззубым ртом, пробудила яркие воспоминания, хлынувшие на меня как цунами. Однако в отличие от предыдущих, это были не радужные воспоминания о беззаботном детстве, а что-то тревожное.
Скорее всего я утомил случайного читателя лирикой и живописанием моих ощущений, поэтому лучше перейду сразу к делу.
Фотография напомнила мне один странный случай из детства. Мне было тогда лет пять или шесть, тот самый возраст, когда человек уже осознает себя, но воспоминания о событиях тех лет так легко уходят в никуда.
Не помню было ли тогда лето, или может зима. Не важно. Но проснувшись в тот день утром, я заметил нечто необычное. На окне в моей комнате красовался отпечаток ладони. Обычный отпечаток, будто кто-то тронул измазанной в чем-то жирном пятерней оконное стекло.
Находка заинтересовала меня и я, как любой любознательный малыш захотел ее исследовать. Подставив стул, я залез на подоконник и потрогал отпечаток. По всему выходило, как мне подсказывает память, что след был оставлен кем-то, кто находился снаружи.
Приложив свою ладошку к стеклу я пришел к выводу, что обладатель ладони, оставившей отпечаток, был примерно моего возраста, или может немного старше. То есть ребенок. Тогда это не показалось мне странным, или тем более, пугающим, и я побежал играть в другую комнату. Теперь же, вспоминая это, я чувствую, как по моей спине пробегают вереницы холодных мурашек, а волосы на руках встают дыбом.
Несколько дней назад я даже сходил проведать престарелых родителей, живущих в той квартире. Дело в том, что она находится на седьмом этаже. Кроме того в ней нет балкона, а подоконники с внешней стороны здания представляют собой очень хлипкую конструкцию в виде листа жести, кое-как прибитого к раме.
Водосточная труба, даже если бы нашелся кто-то достаточно безумный, чтобы забраться на седьмой этаж по этой ржавой развалине, находилась достаточно далеко от моего окна, чтобы исключить эту возможность.
На этом поток воспоминаний не обрывается, а идет новым витком. Я и не помнил, что в детстве ходил во сне. Как раз после моей необычной находки. Ночью я вставал с кровати и шел в угол комнаты, как можно дальше от окна, где сворачивался на полу калачиком и спал до утра. Это продолжалось неделю или две, а потом прекратилось также внезапно как и началось.
Читатель, не думай, что я трачу твое время только ради того, чтобы рассказать необычный случай из своего детства, который мог оказаться лишь игрой детского живого воображения. Дело в том, что несколько дней назад, я нашел такой же отпечаток на окне своей квартиры. Или не совсем такой... Пачкая стекло жирным следом на моем окне красовался отпечаток ладони явно взрослого человека.
Именно он пробудил новые воспоминания и именно он заставил меня записать мою историю.
Я вспомнил, как однажды ночью, находясь в полусне, встал с кровати и что-то сделал. Потом открыл окно своей комнаты и дотронулся до стекла с внешней стороны, после чего закрыл окно и спокойно лег обратно в постель.
Затем были какие-то коридоры, яркий, режущий глаза свет ламп, чьи-то громкие раздраженные голоса.
Глядя на отпечаток своей ладони на стекле я вспоминал. Вспоминал, захлебываясь своими воспоминаниями, как утопающий.
Я что-то сделал перед тем, как оставил на окне этот жирный след. Что-то очень, очень плохое. Что-то такое, что потом привело меня в психиатрическую лечебницу, заставив провести там все детство и юность.
Я вспомнил... Вспомнил кухонный нож в своих детских ладошках и постель, на которой спали родители. Я вспомнил все, хотя лучше бы эти воспоминания были навечно погребены в глубинах забытья.
Глядя на багровый, цвета запекшейся крови, отпечаток своей ладони на стекле, я вспомнил. Но если мои родители умерли, то несколько дней назад я заходил в квартиру, где теперь живут совсем другие люди, и...
Простите меня. Это то, ради чего я решил записать эту историю.
Простите, они так и не смогли меня вылечить.

Охота

Жарким было лето, лето в Лангедоке.
Выгорало небо в солнечных потоках.
И сверкали звёзды, словно самоцветы.
Лето было звёздным, звёздным было лето.
Пригибались травы под звериным шагом.
Не хватало ветра графским пёстрым стягам.
Ветра не хватало в Жеводанских рощах.
Стали было мало: рвать и резать проще.
В мрачной серой тени не увидеть Зверя.
Не помогут ружья, не поможет Вера.
Вера не поможет, не помогут крики.
В плоть вонзятся когти, острые как пики.
Зверь не знает смерти, как не знает боли.
Яростные очи темноту вспороли.
Темноту вспороли вопли и рыданья,
И из страшной пасти - тихое рычанье.
Лето было алым, лето в Лангедоке.
Утопали звёзды в кровяных потёках.
Тёмные деревья тишиной одеты.
Лето было страшным, страшным было лето.

Пережить ночь

Он всего-лишь хотел согреться.
Мороз сковал улицы города внезапно. Всего за одну ночь грязный асфальт засиял белизной свежевыпавшего снега, а деревья покрылись сверкающим инеем.
Как же мерзнут подушечки лап.
Он свернулся калачиком у толстой трубы, от которой веяло теплом, спрятав нос в пушистом хвосте. Еды он сегодня не нашел, но зато удалось напиться воды из лужицы около канализационного люка, а значит он переживет и эту ночь. Постарается пережить.
Поесть бы чего-нибудь.
Он уже почти провалился в чуткий беспокойный сон, когда резкие голоса разорвали звенящую тишину зимней ночи.
- Смотрите, пацаны, котенок! - Этот визгливый голос ему сразу не понравился. Слишком капризный, слишком наглый. Было понятно, что его обладатель привык получать все, что захочет.
- Хааа... - Протянул другой, хриплый голос.
Должно быть мороз сделал его медлительным, притупил его чувство опасности и лишил желания бороться.
Он бросился прочь. Прочь от спасительного тепла, ставшего вдруг таким опасным, но чьи-то сильные руки грубо схватили его за хвост и подняли над землей.
- Пацаны, а давайте приколемся! - Радостно затараторил обладатель капризного голоса.
У него не было сил даже извернуться, чтобы укусить больно сжимающую его хвост руку. Голод и стужа измотали его, заставив подчиняться судьбе, какой бы она ни была.
Раздался щелчок зажигалки и острая боль пронзила все его тело. Он забился в конвульсиях, но рука мучителя крепко держала его, не давая отстраниться от обжигающего пламени.
- А, з-зараза, я сам обжегся! - капризный выкрикнул эту фразу с совсем недетской злобой, и, размахнувшись, швырнул его на землю.
Он лежал в снегу, чувствуя, как что-то мокрое и горячее течет по носу. Кровь?
Его задние лапы бессильно скребли снег. Он пытался подняться, подняться и убежать... но не мог.
Ах, лучше бы он замерз этой ночью, чем... чем так.
- З-зараза! - одним оставшимся глазом он увидел стремительно приближающуюся подошву ботинка и крепко зажмурился, отчего-то тихо замурлыкав.
Вот, похоже и все. Зря, зря он пришел сюда. Хотя они же всего лишь дети... только дети, как и он сам.
Впрочем, удара не последовало. Вместо этого, он услышал, тихий шлепок и визг капризного.
- Не трррогать, выррродки! - От этого низкого, шипящего голоса стыла кровь в жилах, но он продолжал тихо мурлыкать, бессильно прикрыв глаз.
Вслед за первым раздались и другие крики, полные боли. Они длились и длились, будто кто-то упивался страданиями. А потом все прекратилось.
Он услышал звуки тяжелых шагов, и кто-то присел рядом с ним на корточки. Из последних сил приоткрыв глаз, он увидел нечто огромное, темное, щерящееся клыками.
- И кто после этого монстр? - Рука... нет, когтистая лапа нежно погладила его.
Спаситель аккуратно поднял его и прижал к себе, согревая. Он замурлыкал и лизнул темную, покрытую рубцами лапу.
- Ненавижу... Ненавижу их. - Странно, но это рычание действовало на него успокаивающе. - Надо тебя покормить.
Что-то темное, почти невидимое на фоне зимнего ночного неба, взмыло вверх. Если кто-то достаточно зоркий присмотрелся бы, то увидел, что существо что-то нежно прижимает к себе, будто держа в руках тонкую хрустальную вазу, которая разбивается от одного лишь неловкого прикосновения. А если бы случайный наблюдатель обладал еще и острым слухом, то мог бы услышать тихое кошачье мурлыканье.
Он переживет эту ночь. Обязательно переживет...

Hide-and-Seek

Сегодня ночью с тобою в прятки
Сыграют призраки мертвых детей.
Они не спят в гробах-кроватках
И с каждым часом становятся злей.
Тихо шепчутся за твоей спиною
Или смирно уселись на потолке.
Их прежние игры сменились иною:
Блестит осколок стекла в кулаке.
На личиках их - могильные черви,
Подернуты пленкою их глаза.
Еще чуть-чуть подожди, и первый
Из них наконец досчитает до ста.

Дом, забытый временем. Эпилог.

- Какого?.. - я попятился, но Первый не дал мне окончить фразу, резким движением приблизившись ко мне и лихорадочно забормотав мне на ухо:
- С твоим предшественником мы почти добились успеха. Но завершить начатое не успели. Другим это не понравилось. Другие не хотят уходить, им довольно того, что они имеют здесь. - Первый запнулся. - Поэтому они его убили. Убили до того, как он успел сделать то, что должен.
Первый отстранился и посмотрел на меня тяжелым взглядом:
- Впрочем, тебя больше интересует настоящее, а не прошлое. Как я сказал - тебе нужно будет умереть. Умереть в самом сердце Дома. Там, где нет времени нет и смерти. Отдав дому свое время, ты заставишь его часы тикать. Пусть всего на пару мгновений, но время вернется в эти стены. Вернется, и больше их не покинет. Наша маленькая авантюра создаст парадокс, который уничтожит... должен будет уничтожить Дом и освободить нас.
- И что в этом случае будет со мной? - ко мне вернулся дар речи, а вместе с ним злость и почему-то обида.
- А с тобой... - Мой двойник скривил недовольную гримасу - Я не знаю. И никто не знает. Может быть ты просто умрешь, может быть останешься тенью от себя-настоящего, однако возможно, что парадокс просто выбросит тебя в мир, где время идет своим чередом и ты спокойно доживешь свой век.
Первый устало и совсем по-человечески потянулся:
- В любом случае у тебя всего два варианта. Первый - остаться здесь, прожить ошметки своего времени в этом гнилом месте, которое под конец твоего жалкого существования отправит тебя умирать где-то в грязной луже, и второй - получить шанс выжить.
И тогда я решился. Страх ушел, уступая место желанию отомстить, стереть с лица земли проклятый дом и станцевать на его руинах. В любом случае, если верить моему странному гостю, то особенного выбора у меня не было. Либо сгнить заживо, либо попытаться подергаться перед смертью. Я выбрал второе.
- Что я должен делать? - В глазах Первого зажглись торжествующие огоньки, он подобрался и быстро заговорил.
- Ты должен спуститься в подвал, туда, где его корни, где его сердце. Ты спустишься туда и умрешь, без разницы как, но твое сердце должно остановиться. Я же в это время развлеку других, чтобы они не вздумали тебе помешать, а они будут пытаться, поверь. Ты прожил здесь тринадцать недель, значит ты уже часть этого дома. Это не только означает то, что он тебя уже не отпустит, как сказала тебе твоя новая знакомая, но и то, что Он имеет над тобой определенную власть. - Существо поморщилось. - Он будет пытаться помешать тебе сначала руками других, а когда поймет, что они не могут тебя остановить, то попытается сломать тебя уговорами. Он красноречив, но умоляю тебя, не вздумай прислушаться, не вздумай сделать хоть что-то из того, что он тебе скажет. На этом все. Здесь и сейчас.
- Здесь и сейчас. - эхом отозвался я, и мы с моим новообретенным боевым товарищем шагнули за порог квартиры.
Снаружи нас уже ждали. Шестеро из семерых Первых стояли полукругом на тесной лестничной площадке, и их взгляды не сулили ничего хорошего.
Моя невольная помощница, старушка божий одуванчик тоже была здесь. Единственная, она не смотрела на меня, а стояла чуть в стороне, потупив взор старческих глаз.
- Здесь и сейчас. - Прошипел голос за моим плечом, и Первые исчезли с тихим стоном. Все до единого, включая моего двойника.
Осталась лишь пустынная лестница, погруженная в полумрак, еще никогда не казавшийся мне таким жутким. Я вздохнул и сделал первый шаг вниз, осторожно ступив на первую ступеньку.
Вопреки моим ожиданиям гром не грянул, и я начал свой кажущийся бесконечным путь вниз.
Лестница тянулась пролет за пролетом, все никак не желая заканчиваться. По моим скромным подсчетам я миновал уже шестнадцать этажей. Шестнадцать этажей вниз в пятиэтажном доме.
Когда я миновал девятнадцатый, по моей спине пробежал неприятный холодок и я услышал, нет, даже скорее почувствовал чье-то присутствие. С меня будто сдернули какую-то пелену, заставив враз ощутить всю гамму чувств загнанной в угол крысы.
Я понял, что тот, чье присутствие заставило меня покрыться холодным потом, всегда был рядом. Точнее вокруг. Дом. Я поразился тому, как раньше не замечал этого нависающего над головой дамокловым мечом чувства, что стены, пол, все вокруг - живое. И, кроме того, обладающее неким непостижимым, древним разумом. Не злым, не добрым. Древним.
Я не услышал зловещий шепот, не почувствовал, как земля разверзается под ногами. У него были иные способы общаться - дом будто вкладывал в мою голову мысли, строя простые фразы и образы, играя ассоциациями.
Дом сказал, что все мои попытки - напрасны. Дом смеялся. Дом взывал к моему здравомыслию, убеждая в том, что были “герои” и до меня. Герои ушли, Дом остался. Дом...
Я наконец достиг своей цели. Вот и подвал - переплетение ржавых труб, напоминающих корни гигантского дерева. Теперь дело за малым. Я нервно хихикнул.
Стоило бы подумать о том, как мне сделать то, что задумано. Не об стену же голову разбивать, право.
Дом угрожал. Дом выкрикивал проклятия.
Мой взгляд зацепился за осколок стекла, невесть как оказавшемся в этом царстве ржавчины.
Дом был в ярости. Дом бился в судорогах ненависти.
Я крепко зажмурился и вогнал осколок сверкающей смерти себе в шею, пониже уха.
Дом улыбнулся.

В итоге все получили то, чего хотели.
Я стоял под холодным осенним дождем, сжимая в руке осколок стекла. Осколок своей смерти и нового рождения. Осколок Дома.
Так вот каково это - умирать. Больно. Холодно. Бессмысленно.
Я стоял под холодным осенним дождем и смотрел, как суетятся рабочие на руинах внезапно обрушившейся пятиэтажки.
Я видел, будто наяву, как уже через неделю здесь, словно невиданные деревья, взойдут строительные леса.
Я видел, словно это “сейчас” а не “через год” здесь будет стоять новый красивый многоэтажный дом, блестя стеклом и металлом.
Я знал, точно у меня не было выбора, что я буду первым его жильцом. Первым...
Дом...
Дом улыбнулся.

Дом, забытый временем. Часть IV.

С головой, полной неприятных мыслей, я медленно поднимался по лестнице, направляясь домой. Слова старушки повергли меня в смятение и страх, но это был не прежний парализующий ужас, этот страх подстегивал и побуждал к действиям.
Я должен был выбраться из этой чертовой западни, и бог свидетель, я из нее выберусь. В тот момент я был готов сделать что угодно ради спасения, если потребуется убивать - я пройду по трупам, но пока моей целью было вновь поговорить с моим двойником, или Первым, как называла его моя соседка.
Захлопнув за собой дверь квартиры, я оперся на нее спиной, крепко зажмурился и сосчитал до десяти в отчаянной попытке слегка успокоиться и собраться с мыслями. За окном повисли сумерки и мне надо было чем-то занять вечер, если первый придет ночью, как и в прошлый раз.
Я попытался заняться обычными делами, но все валилось из рук, а из головы не выходила вдруг ставшая такой жуткой фраза - “Дому нужен жилец”.
Сидя в кресле, я невидящим взглядом смотрел в окно и вертел в руках карандаш, когда с кухни раздался знакомый шорох. Вся апатия мигом слетела с меня и я молнией бросился навстречу источнику звука.
Так и есть, снова темный силуэт. На этот раз первый стоял у окна, скрестив руки на груди и задумчиво взглянув на меня, когда я ворвался в комнату.
- Опять наше дитя не спит. - Ехидства в его голосе с прошлой ночи только прибавилось.
- Расскажи мне. - Я решил сразу взять быка за рога - Расскажи мне об этом доме.
- Ооо, смотрите-ка, к нему вернулся дар речи! - Первый разразился хохотом и даже несколько раз хлопнул в ладоши. - О доме ему рассказать, ишь ты...
Первый хрюкнул, еле сдерживая смех, но присел на подоконник, и, смешно болтая ногами в воздухе, заговорил, резко сменив тон на серьезный:
- Дом, он сейчас дом. А раньше - кто знает. Когда-то он выглядел как особняк, в котором якобы жила семья в меру дворянской крови, еще раньше... - Он запнулся и продолжил странным, глухим голосом. - Может быть он был пещерой, где первые люди добывали огонь трением. Я знаю только, что он появился раньше, и появлялся ли... Иногда мне кажется, что он был всегда.
Первый совсем по-человечески вздохнул:
- А мы - первые его жильцы, если так можно сказать. - Древнее, очень древнее существо у окна поежилось, будто от холода. - Память, знаешь ли, странная штука. Она уходит в никуда с каждым годом, который минует снаружи. Здесь времени нет. Для этого дома... и для нас все застыло. Уходит только память, мы - остаемся.
Первый замолчал, уставясь невидящим взглядом в пол. Через пару секунд тишины он снова вздохнул и продолжил:
- Этот дом - он древнее чем само время. И все мы здесь - рабы чего-то первобытного, чего-то страшного, страшнее чем сам ужас. Ты - на часть вечности, я - на вечность.
Я стоял и смотрел, как мой двойник устало покачивает головой, прислонившись к оконному стеклу.
- Как... - Я пытался подобрать правильные слова, но они ускользали, словно вода сквозь пальцы. - Как нам выбраться?
“Нам”. Я понял, что сказал, только когда первый резко вскинул голову и пронзил меня ехидным взглядом.
- Ооо, дитя, это чудесно! - Он расхохотался. - Мне кажется кто-то перечитал книжек о героях и злодеях.
- Но...
- “Нам” - Существо намеренно выделило это слово. - Не выбраться. Но “мы” можем сделать так, что дом исчезнет.
Первый отошел от окна и приблизился ко мне, глядя глаза в глаза. Это было так неожиданно, что я попятился, впрочем, вскоре уперевшись спиной в стену.
- И что будет? - Я нашел в себе силы выдавить самую глупую фразу, на какую только был способен. - Что мы сделаем?
- Я - верну дому время. - Первый широко улыбнулся. - А ты - умрешь.

Дом, забытый временем. Часть III.

Пока я хватал ртом воздух, не в силах вымолвить ни слова, мой двойник разглядывал меня с ехидной ухмылкой. Он стоял без движения, буравя меня взглядом своих-моих глаз.
- Сбежать хочешь. - Подытожило существо, видимо решив нарушить затянувшуюся паузу - Беги. Да вот только дом тебя уже приметил.
Его голос двоился, отскакивал эхом от стен, превращаясь в бормотание десятков людей.
- Дому нужен жилец. - Повторил он фразу, которую я совсем недавно слышал от соседки. - Кто-то уходит, кто-то приходит, а жилец остается.
Существо подошло к стене и постучало по ней костяшками пальцев. Через пару секунд раздался ответный стук и далекий шепот. Оно прислушалось и довольно кивнуло:
- А они тебе не рады. Когда прежний жилец уходит, другие злятся. Привыкли они к нему. - Двойник сокрушенно вздохнул - Но жизнь есть жизнь. Время этот дом забыло, зато к вам оно безжалостно.
В его глазах промелькнуло какое-то подобие грусти.
- Так что, можно сказать, жильцам везет. Вас дом отпустит. А вот нас... - Он оборвал себя на середине фразы - Пожалуй, я тебя утомил.
Он еще раз ехидно улыбнулся. У меня вдруг закружилась голова, и я понял, что теряю сознание.
Очнулся я утром, с больной головой, в своей кровати. Сейчас все произошедшее казалось просто дурным сном, но я знал, какая-то часть моего сознания была уверена, что все это было на самом деле.
Я мало что понял из того, что сказал мне мой двойник, но похоже я крепко влип. Никогда не верил в мистику и прочую ерунду, но с этим домом определенно было что-то не так.
Что-то не так было и со мной. Я попытался вспомнить, как и где именно я нашел эту квартиру, но этот момент ускользал от меня, как рыбешка из пальцев.
Я прекрасно помнил, как собирался съезжать из старой квартиры, а потом - уже заселялся в эту. У меня возникло очень острое и неприятное чувство, что не я нашел этот дом. А этот дом нашел меня.
Естественно, первым делом я решил бежать. Непонятное и потустороннее - это конечно хорошо, но только когда оно где-то далеко.
Поэтому я взял спортивную сумку, покидал туда какие-то вещи и пулей вылетел из подъезда. Вот только сбежать мне не удалось.
Я уверенно направлялся в сторону ближайшей автобусной остановки, по пути набирая номер друга, у которого планировал остановиться, пока не подыщу себе хоть какое-то жилье, когда в глазах помутилось и я провалился куда-то в темноту.
Как и утром, я очнулся распластавшись на кровати в своей квартире. Голова гудела как церковный колокол, и каждое движение отдавалось в висках стуком десятков молоточков.
Дом меня не отпустит. Понимание накрыло меня холодным покрывалом апатии. Я уткнулся лицом в подушку и пролежал в полудреме-полубреду до вечера.
Боль понемногу начала уходить, и апатия сменилась жаждой действия. Я должен был узнать, пока только узнать, что же не так с этим домом. А потом, может быть, я придумаю как отсюда выбраться.
Единственным человеком, который мог мне чем-то помочь, была моя старушка-соседка. Она, как и другие мои соседи, явно что-то знала, но в отличии от них, судя по всему, готова была поделиться информацией.
В вечернее время она обычно выходила посидеть на лавочке у подъезда, поэтому я решил не откладывать, и осторожно, не желая снова потерять сознание, направился туда.
Открыв дверь подъезда я увидел ее. Она смотрела прямо на меня своими блеклыми старческими глазами, будто ждала, когда я приду. Не долго думая я присел рядом.
- Вы... - Я не знал, с чего начать разговор, но она помогла мне, прервав меня на полуслове:
- Ты говорил с одним из первых. - Она не спрашивала, она утверждала.
- С кем?
- С одним из первых жильцов. Они жили здесь до того, как время про них забыло. Видишь этот дом?
Она вопросительно посмотрела на меня и, не дожидаясь ответа, продолжила:
- Тридцать лет назад он выглядел иначе. Еще раньше - по-другому. Я не знаю сколько времени он уже тут стоит. Об этом можешь спросить первого, но это неважно. - Она поморщилась - Дому нужен жилец.
- Он говорил так же. - Я вспомнил слова своего двойника.
- Да. Их было семеро. Нас должно быть столько же. Всегда семеро. - Старушка поежилась. - Они вечные. Мы - нет. Когда кто-то из нас умирает - они ищут нового. Поговори со своим первым, он был хорошим человеком.
Я завороженно слушал, как старая, очень усталая женщина так просто говорила невероятные вещи. И, что самое страшное, я ей верил.
- Мой тоже был хорошим. Как видишь, он даже позволяет мне выходить. - Женщина грустно улыбнулась. - А теперь уходи, уходи к себе. Другие не любят новичков.

Дом, забытый временем. Часть II.

Я смотрел на удаляющуюся спину старушки, когда меня неприятно кольнула мысль, что я не просто плохо знаю своих соседей, я их ВООБЩЕ не знаю. Будто они бесследно исчезали, как только перешагивали порог нашего обшарпанного подъезда.
До сегодняшнего дня я ни разу не встречал ни одного из них вне дома. Я не знал в какой детский сад мамаша отводила своего ребенка. Я не знал, где работали мои соседи сверху. Да чего уж там! Я не знал даже имени ни одного из них! Я ничего, абсолютно ничего о них не знал. Остаток дня я провел с тяжелой головой и дурными мыслями.
Когда я, вечером, устало поднимался в свою квартиру, у ее дверей меня ждала давешняя старушка. Сказать, что я был удивлен, значит ничего не сказать. Раньше мы ограничивались лишь вежливыми приветствиями, а сейчас она, похоже, хотела со мной о чем-то поговорить.
Я никогда не видел у людей такого выражения лица. В ее глазах метался страх. Страх и какая-то отчаянная решимость. В то же время она выглядела нечеловечески одухотворенной, как может выглядеть святой из библейских притч.
Я открыл рот, собираясь поприветствовать старушку, но она, со странной для ее возраста скоростью метнулась ко мне, и, зажав мне рот сухонькой ладошкой проговорила:
- Дому нужен жилец.
Я только и мог, что удивленно таращиться на нее, ожидая, когда она скажет что-то, что я смогу понять.
- Дому нужен жилец. - Ее глаза лихорадочно блеснули - Сколько недель ты здесь живешь?
Она убрала ладошку и вопросительно, с мольбой взглянула на меня.
- Что? - Я попытался вспомнить, как давно въехал в эту квартиру. - Эээ... Чуть больше трех месяцев, а что?
- Сколько полных недель? - Ее глаза на секунду затуманились. - Тринадцать недель... Поздно.
Старушка произнесла эту фразу с обреченностью приговоренного к смерти. Вся ее одухотворенность сразу пропала и она снова стала обычной, очень усталой семидесятилетней женщиной.
- В чем дело? - Я пытался хоть как-то понять о чем она говорит. - Что случилось?
- Слишком поздно. - она отвернулась и побрела прочь.
Я в смятении смотрел ей вслед, пытаясь убедить себя, что старая женщина просто поехала крышей. Но что-то внутри меня противилось этой мысли, как бы говоря - бабка не выжила из ума, она хотела тебя о чем-то предупредить. Но о чем? Тут моя интуиция пасовала.
Ветер в трубах волком воет
Тихо шепчет: "Не уйдешь!
И скорей желанной воли,
Гибель ты свою найдешь."
Я вздрогнул, услышав, как чей-то шипящий голос продекламировал странное четверостишие у меня за спиной. Отшатнувшись в сторону я оглянулся, но лестничный пролет был пуст, лишь хлопнула дверь соседской квартиры.
Теперь я задумался уже по поводу своего психического здоровья. Когда старенькая соседка начинает ни с того ни с сего нести чушь - это одно, но голоса в пустом подъезде не сулят ничего хорошего.
Погруженный в мрачные раздумья, я наконец захлопнул за собой дверь своей квартиры и устало упал на диван.
Остаток вечера я сидел тупо уставившись в экран телевизора и бездумно переключал каналы. Какие-то люди рассказывали об урагане, карой господней обрушившимся на берега заокеанской страны, другие славили президента. Ничего нового.
Решив лечь сегодня пораньше, я щелкнул пультом, прервав диктора на полуслове, и, как сомнамбула пошел спать, по пути больно ударившись мизинцем об угол шкафа. День, как и вечер, явно не заладился.
Я лежал без сна, прислушиваясь к привычным ночным шорохам, когда мое внимание привлек необычный звук, шедший откуда-то снизу. Звук был слишком громким, чтобы списать его на мышей, однако достаточно тихим, чтобы... чтобы решить, что нечто царапает по потолку у соседки снизу.
Не знаю почему, но мое больное воображение подкинуло мне картинку, как пожилая дама, живущая снизу, стоит с граблями в руках и скребет ими по потолку. Безумное зрелище, но куда безумнее представлять, как эта пожилая дама, презрев все законы физики, скрючилась на потолке в неестественной позе и царапает побелку длинными ногтями. Куда безумнее... И куда страшнее.
Внезапно шорох прекратился. Зато я услышал шепот. И он определенно раздавался в моей квартире, будто кто-то тихо декламировал какой-то стишок у меня на кухне.
Я испугался, очень испугался. Да что там, я был в ужасе! Я был готов сломя голову вылететь из проклятой квартиры и никогда больше сюда не возвращаться, но вместо этого какая-то неодолимая сила потянула меня на кухню.
Я, как герой дурного фильма ужасов, который считает свой дом своей крепостью, пошел смотреть что же нарушает мое спокойствие. Каждый шаг отдавался волной ужаса, но я решительно приближался к источнику шума.
Вот и кухня. Уличные фонари хорошо освещали комнату и я увидел силуэт человека, стоящего лицом к стене. Паника пронзила меня тысячей раскаленных игл, пригвоздив к месту. В горле пересохло. Я замер в дверях, смотря, как человек медленно поворачивается в мою сторону.
Когда я увидел его лицо, то не смог сдержать сдавленного крика, больше похожего на хрип умирающего.
На меня взглянули мои глаза. У незнакомца было лицо поразительно похожее на мое, только более... злое, более жесткое и будто скорченное в презрительной гримасе. Его рот искривился моей улыбкой. Вот только я никогда не улыбался так ехидно.
- Разве послушные дети не должны спать в такое время? - с нескрываемым сарказмом в голосе прошипел он-я.

Дом, забытый временем. Часть I.

Я сидел за своим стареньким ноутбуком и пытался работать, когда раздался грохот и мне на клавиатуру упал кусок штукатурки. Похоже соседи сверху опять что-то уронили. Судя по звуку - средних размеров комод.
Странные они люди, мои соседи. За то недолгое время, что я прожил в своей старенькой квартирке в обветшалом пятиэтажном доме, я свыкся с мыслью, что меня окружают крайне необычные люди.
Вот например взять моих соседей по этажу. С одной стороны - благообразная старушка, божий одуванчик, с другой - немолодая женщина с ребенком, похоже совсем недавно выросшим из подгузников.
Так какого, простите черта, когда я, в силу своей безумной работы, засиживаясь за компьютером до поздней ночи, слышал, как то из-за одной, то из-за другой стены то и дело раздавались звуки шагов, негромкие шепотки и разговоры, а иногда и вовсе топот и удары в стену.
Я еще мог предположить, что бабушке не спится и она занимается какими-то своими делами. Старые люди вообще плохо спят. Но одинокой женщине должно быть, по идее, сложно управляться со своим спиногрызом, тем более, что каждое утро она отводила его в садик, а сама шла на работу. И при этом в четыре утра можно было услышать, как она бродит по своей квартире и с кем-то разговаривает.
Соседи сверху, пара средних лет, в этом плане были немного поспокойнее, они просто периодически роняли мебель посреди ночи. Грохот стоял дикий, но я человек по жизни скромный, скандалить не любил, да и зачем - все равно же не сплю по ночам.
Только про соседей снизу я ничего сказать не мог. Живущая там пожилая дама, полная противоположность божьему одуванчику с моего этажа, до поры вела себя тихо.
За такими размышлениями я не заметил, как доделал все что хотел. Устало вздохнув и бросив грустный взгляд на часы, показывающие, что спать осталось жалких пару часов, я закрыл ноутбук и заполз под теплое одеяло.
Сегодня мне почему-то не спалось. Я терял драгоценные минуты сна, ворочаясь с боку на бок и думая о какой-то ерунде. Найдя более или менее удобное положение, я закинул руки за голову и уставился в потолок.
Расслабившись и начиная впадать в сладкую дрему, я услышал шаги. Соседям сверху, судя по всему, сегодня тоже не спалось. Кто-то ходил кругами по комнате, будто потеряв какую-то вещь.
Почему-то мне стало немного жутко. Я подумал о том, насколько хорошо я знаю своих соседей. Точнее, насколько я их не знаю. Что они могут там сейчас делать, что искать...
Я передернул плечами и кровать предательски заскрипела. Шаги замерли. Как ни странно, но меня, похоже, услышали. Прямо надо мной, над изголовьем кровати, скрипнула половица.
Я не мог объяснить, откуда взялся этот безотчетный беспричинный страх, даже скорее ужас. В моем мозгу будто трубила одна и та же мысль - “Не шевелись! Не дыши!”. Снова раздался скрип половицы, будто кто-то переминался с ноги на ногу прямо у меня над головой, или... или прощупывал пол, а следом - удар.
Я лежал, обливаясь холодным потом и ждал, что сейчас что-то проломит потолок и... воображение рисовало мне самые разнообразные картины моей дальнейшей участи. Вот я умираю, погребенный под обломками, или ужасный монстр падает на меня сверху и впивается мне в горло...
Но ничего из этого не произошло. Не произошло вообще ничего. Лишь тихонько скрипнула половица, и наступила тишина.
Еще некоторое время полежав не двигаясь, я сделал единственное, что мне оставалось в такой ситуации - я уснул. Как ни странно, спал я крепко и спокойно, без сновидений, и утром проснулся выспавшимся, что было для меня редкостью.
Встретив по пути на работу соседа сверху, я все-таки решился поинтересоваться, не падало ли у них прошлой ночью нечто тяжелое, на что получил удивленный ответ, что ничего не падало, а сами они спали крепким сном. Проходящая мимо старушка подтвердила, что ложится рано, но спит чутко, и если что - уж она бы точно услышала грохот.
В смятении я пошел на работу, обдумывая произошедшее. Либо бессонные ночи меня доконали и я стал шизофреником, либо мои милейшие соседи чего-то недоговаривают. По крайней мере бегающие глаза моего соседа, когда он говорил, что ночью спал беспробудным сном, не внушали мне ни капли доверия.
На работе я, занятый повседневными делами и не вспомнил бы о ночном страхе, который начал рассеиваться в свете солнца, превращаясь в дымку, если бы не увидел, сидя за столом в офисе, бабушку, мою соседку, стоящую за окном, на другой стороне улицы.
Старушка смотрела в мою сторону, стоя в какой-то неестественной позе, выпрямив спину, будто проглотила палку. Словно почувствовав мой взгляд, она вздрогнула, привычно сгорбилась и побрела прочь своей старческой походкой.

Стая

Что такое сны? Фантазия, сочащаяся сквозь клепсидру обыденности? Может быть это предупреждение? Иногда, очень и очень редко, это оружие. Приманка. Сыр в мышеловке. Ловушка, построенная чьим-то непостижимым разумом. Беги. Беги и не останавливайся. Беги так далеко, как только можно, и так быстро, насколько хватает сил.

Ричи спал и видел чудесный сон. Он медленно шел по летнему лугу, залитому ласковым солнечным светом. Теплый ветерок нежно трепал его волосы и трогал лицо невесомыми касаниями.
Впереди зеленела кленовая роща. Вековые деревья с густыми кронами, в которых то и дело мелькало яркое оперение невиданных птиц, тянули ветви к солнцу, а в высокой траве стрекотали кузнечики.
Вдруг какое-то движение привлекло взгляд юноши: из-за деревьев вышла девушка, оглядываясь по сторонам точно так же, как оглядывался и Ричи. Она тоже заметила его и, улыбаясь, вприпрыжку побежала к молодому человеку. “Что за прекрасный сон” - подумал Ричи и тоже улыбнулся, направившись навстречу незнакомке.
Через пару секунд они поравнялись и пошли рука об руку, болтая о какой-то ерунде. Трава мягко ложилась им под ноги, а пение птиц вплеталось ненавязчивой мелодией в их непринужденную беседу.
- Как хорошо что ты мне снишься - девушка радостно рассмеялась и прижалась к боку молодого человека.
“Нет же, это ты мне снишься!” - хотел сказать Ричи, но в этот момент на солнце наползла туча и он увидел нечто, заставившее его проглотить несказанную фразу и замереть на месте.
Как только последний луч света, яростно сверкнув на прощание, скрылся за тяжелыми свинцовыми тучами, заволокшими некогда чистое небо, мир преобразился.
Теперь роща уже не радовала глаз пышными зелеными кронами. Уродливые высохшие деревья тянули свои скрюченные ветви к испуганно жавшимся друг к другу молодым людям. Гнилые травы под ногами кишели червями. В паучьей сети на одной из веток мерно покачивался птичий скелет.
Но самое страшное - Ричи увидел лица, десятки лиц. Вот что-то выглядывает из-за ствола дерева. Что-то смотрит из лисьей норы. Буравит взглядом злых глаз-точек из высохшего кустарника. Больше всего юношу поразили их улыбки. Широкие, слишком широкие, растянутые практически до ушей рты, полные мелких желтых, но кажущихся такими острыми, зубов.
Ричи вздрогнул всем телом, почувствовав, что прямо сейчас нечто стоит у него за спиной. Он чувствовал, как что-то дышит ему в затылок, обдавая его смрадом. Холодная костлявая рука сжала его плечо и мир взорвался кровавыми осколками. Молодой человек услышал отчаянный женский крик и проснулся.

Лежа на смятых простынях, Ричи тяжело дышал и смотрел в потолок широко распахнутыми глазами. Надо же, как такой хороший поначалу сон, превратился в кошмар.
Юноша бросил взгляд на часы и удивленно хмыкнул - он едва не проспал работу. Тяжело вздохнув, он встал и пошел готовить себе завтрак.
День прошел в обыденной суете, и остатки кошмара растворились как дым. Когда Ричи возвращался домой, лишь смутное беспокойство напоминало ему о сне.
Он пересекал очередную темную безлюдную улочку, которая должна была привести его к дому, когда впереди мелькнуло такое знакомое лицо. Девушка из сна!
Ричи споткнулся и ускорил шаг. Конечно же, это просто совпадение, игры разума! Но когда незнакомка остановилась и в ее глазах мелькнула искра удивления, а затем узнавания, молодой человек не смог сдержать удивленного возгласа.
Это чудо. В мозгу Ричи промелькнула подлая мыслишка, что если реальна девушка из сна, то может быть реально и остальное, но тут же пропала, вытесненная радостью и сладким удивлением.
Он бросился к незнакомке, не заметив, не обращая внимания, что на тусклое осеннее солнце наползла туча, а окна домов стали матовыми, словно непрозрачными. Когда юноша увидел, как расширяются зрачки девушки, он подумал, что это радость, но заметив, что она смотрит куда-то ему за спину, похолодел и замедлил шаг. Колени начали подло дрожать, и Ричи понял - это не радость от неожиданной встречи в ее глазах, это ужас. Первобытный, животный, парализующий ужас. Что-то там, у него за спиной. Что-то страшное. Ричи почувствовал, как чья-то холодная костлявая рука опустилась ему на плечо...

Исаак стоял прислонившись к стене и, докуривая сигарету, наблюдал, как десятки маленьких, но таких голодных созданий с неудержимой яростью уничтожают то, что осталось от юноши и девушки.
Теперь Стая ненадолго насытилась и будет спокойна. А через месяц, в другом крупном городе бесследно исчезнут еще двое молодых людей.

Сон

Я видел их в печальном сне:
Двух псов, их страшен вой.
Один вцепился в руку мне,
Горло порвал второй.
И я упал, был долог стон,
Сочилась кровь ручьем.
Собачьих глаз немой поклон,
Со скрытым торжеством.
Я умер там, под взглядом их,
Смотря глаза в глаза.
И нашей смерти на троих
Ни слова не сказал.
Очнулся я в больном бреду.
Метался в полусне,
Когда увидел на беду
Двух псов в своем окне.

Хоть каплю тепла

История моя может показаться очередным фольклором деревенским, да вот только дед мой, царствие ему небесное, человек был не слишком верующий, и над сказками бабкиными посмеивался постоянно.
Не любил он сказки, не до сказок ему было. Но когда он рассказывал то, что я вам сейчас поведать хочу, то было в его голосе что-то такое... жуткое. От чего слова в память намертво врезались.
Деревня, где он всю жизнь прожил, и где я рос, с одной стороны к болоту почти вплотную примыкала, с другой к лесу, а с третьей - речушка текла. Вот и получается, что мы как в подкове жили.
Выйдешь бывало за околицу, несколько шагов - и можно грибов набрать, или если со взрослыми идешь - дичь какую подстрелить. Вот только на болото лучше не ходить - мертвое оно, как и все болота. Неверный шаг - и поминай как звали. Сколько народу утопло, тьма...
Не любил я болота никогда, хоть там и клюква, и другая ягода. А после рассказа дедовского - и вовсе сторониться стал. Слушайте, да мотайте на ус. Нет во мне дедовского красноречия, да и не передать письменной речью того, как дед мне это рассказывал, но я постараюсь его словами говорить да не соврать нигде.
Только представьте, что болото утопленника принимает и не отпускает никогда. И не уйти ему по человечески, и не найдут его никогда в топи. Тело даже не разлагается толком, скорее бальзамируется и остается на дне лежать веками.
А лежать им там плохо. Холодно им там. Одиноко. Вот и выходят бродить. Всплывают с пузырьками газа и идут так далеко, как только смогут.
Далеко их болото не отпускает, верста-другая и все. Они бы и рады упасть да исчезнуть навсегда, но тянет их обратно, пропитала их жижа болотная.
Мертвые они... Совсем мертвые. Холодные. Немые. Даже душа, и та болотной жижей пропиталась.
Кости их не кости уже - коряги гнилые. Глаза - как огни болотные. А душа - что червей комок. Вот и тянут они руки свои склизкие, плачут да без слез. Тепла им хочется... Да только откуда им тепла... Не найти.
Вот и выходят раз за разом, год за годом. А с каждым годом - все злее и злее холод грызет. Уже и не помнят зачем выходят, а все идут. Стоят под окнами. Смотрят. Смотрят и тоскуют. А от тоски до ненависти - один шаг, маленький шажочек.
Когда наползает туман с болота - может статься, что гостей ждать. Потому в окна ночью лучше не выглядывать - много лишнего увидеть можно.
Вот такая история. И хоть на моей памяти не видел их никто, но все же жители ставни на ночь запирали, да в сторону болота старались не смотреть в сумерках.
А мне жутко становится от одной мысли, что может ночью стояла душа неприкаянная под окном у меня. И тосковала, тепла хотела. Простого человеческого тепла. И жутко, и грустно. Потому как не найти ей тепла теперь.
Нет больше деревни моей. Кто умер, кто уехал. Остались дворы пустые да дома обветшалые. И как-то до щемящей боли в груди холодно мне становится, как представлю, что выходят они из болота, ищут... ищут... ищут и не находят. Даже остатков тепла. Раньше хоть лучиком, хоть искоркой света меж ставней грелись. А теперь...

Очерк: Герой моих рассказов

- Тебе страшно?
- Нет.
- Хорошо. Тогда вот моя первая история.
Что-то пошло не так. Что-то пошло не так, и мир рухнул. Улицы опустели, и ветер играл вчерашними газетами, гоняя их по асфальту, как котенок клубок ниток.
Низкое серое небо нависало над крышами домов, грозя вот-вот обрушиться ливнем, который смоет с лица земли пыль, грязь и последние следы того, что когда-то здесь жили люди.
Подставляя лицо тусклому, едва пробивающемуся сквозь свинцовые тучи свету, по улице шел человек. Последний человек на земле. Он думал о том, как хорошо было бы сейчас сесть в мягкое кресло, стоящее в гостиной, затянуться сигаретой и глотнуть крепкого кофе. Чтобы жена сидела рядом, а во дворе играли дети.
Последний человек на земле улыбнулся своим мыслям и побрел дальше, то и дело бросая полные ожидания взгляды на небо. Он вспомнил, как было хорошо тогда, раньше, когда капли дождя не обжигали кожу, а небеса не стонали, исторгая из себя потоки ядовитой влаги.
Грянул гром. Иссиня-черные капли сначала робко, а потом все смелее и смелее забарабанили по асфальту, поднимая в воздух облачка пыли. Дома плавились, плавился и тек асфальт. Где-то там, за стеной ливня исчез последний человек на земле.
- Ты в порядке?
- Больно... Умирать больно.
- Да.
- Можно я задам тебе один вопрос?
- Валяй.
- Кто ты?
- Я автор.
- А кто я? Почему я переживаю каждую твою историю, будто это происходит со мной?
- Уверен, что хочешь это знать?
- Да.
- Ты - герой моих рассказов.
- Понятно.
- Мне остановиться?
- Нет, продолжай.
- В следующей истории ты снова умрешь.
- Не страшно. Расскажи мне ее...
- Обещаю, однажды я напишу историю где ты будешь счастлив.
- Я смогу там остаться?
- Нет... Но ты сможешь иногда возвращаться туда.
- Хорошо. Продолжим?
- Что ж, слушай...