Под хмурым ненастным небом...

Под хмурым ненастным небом,
Одетые в белые тоги,
Любуясь закатным солнцем,
Стояли старые боги.
В оковах из трав и ветра,
Снимая венец терновый,
На запад нелепо щурясь,
Пред ними рождался новый.
Он вышел из грязи и пыли,
Тоскующий бог калек.
Был взращен болью и кровью:
Нелепый бог - человек.

Кто-то за дверью

Мистер Реймонд Бэй был неврастеником. Работая клерком в некоторой крупной конторе, он каждый день проходил через маленький персональный ад общения. Общения с коллегами, с клиентами и, самое страшное, общения с боссом.
О, его босс был, пожалуй, сущим дьяволом. Лилланд Уокер, мужчина лет семидесяти, подтянутый и всегда одетый с иголочки, вселял в сердце мистера Бэя панический ужас и желание бежать без оглядки.
Реймонд понимал, что его страх иррационален и беспочвенен, но бледные рыбьи глаза мистера Уокера парализовали его, как мышонка, смотрящего на удава. А когда тот начинал говорить своим скрипучим монотонным голосом, только чудо спасало Реймонда от обморока.
В последнее время мистеру Бэю стало совсем плохо. Он беспричинно раздражался и срывался на клиентах, после чего приходилось представать перед боссом и, обливаясь потом, слушать его тихий безэмоциональный голос.
Каждый раз, возвращаясь за свой стол, Реймонд клялся, что не будет больше повторять своих ошибок, но раз за разом срывался. Его раздражало абсолютно все. Сьюзи, сидящая за соседним столом, с ее мерзким визгливым голосом, звуки города за окном, тихий гул работающих кондиционеров.
А теперь прибавилось и еще кое-что. Каждый раз, когда мистер Бэй видел закрытую дверь, ему казалось, что за ней кто-то стоит. Даже заходя в кабинку туалета, он то и дело приоткрывал дверцу, чтобы убедиться, что тихий, почти неслышный звук дыхания ему только чудится.
- Ты чего такой нервный, зайка? - визгливый голосок Сьюзи, раздавшийся у него над ухом, заставил мистера Бэя вздрогнуть. - Расслабься.
Сьюзи хохотнула и вернулась к работе, перекладывая бумажки и одновременно консультируя очередного клиента по телефону.
- Да. Да. Конечно. И вам всего наилучшего. - радостно щебетала она, а Реймонд вздрагивал от каждого ее слова.
Глядя на гору бумаг перед собой, мистер Бэй понял что должен сделать. Он убьет Лилланда Уокера, этого проклятого старикашку, а потом вернется в офис и вобьет канцелярский нож Сьюзи в глотку вместе с ее мерзким голосом.
“Они все здесь заодно”, - думал Реймонд, поднимаясь в лифте на верхний этаж, где находился кабинет мистера Уокера - “Они все против меня”.
Стоя перед дверью в кабинет босса, Реймонд почувствовал, как у него по спине пробежала вереница мурашек. Ему вдруг показалось, что мистер Уокер знает, что он хочет сделать. Знает, и стоит сейчас за дверью с огромным мясницким ножом в руках.
“Ну уж нет, он даже не подозревает что его ждет” - клерк открыл дверь и решительно шагнул вперед.
- Нет, зайка, это ты не подозреваешь. - то ли мистер Бэй произнес последнюю свою фразу вслух, то ли его мысли не были ни для кого секретом, но он услышал за спиной знакомый визгливый голосок и почувствовал сильный толчок в спину.
Кабинет босса встретил его мрачными картинами на стенах и взглядом холодных рыбьих глаз мистера Уокера. Услышав как за спиной хлопнула дверь, Реймонд обернулся и увидел Сьюзи, с гаденькой улыбочкой на лице перекрывшую ему путь к отступлению.
- Вот, еще один. - Сьюзи кивнула мистеру Уокеру и засмеялась.
Старик встал из-за стола и медленно пошел к попятившемуся Реймонду. Уперевшись спиной в стену, глядя в приближающиеся холодные, будто сверкающие ледяным пламенем глаза босса, клерк зажмурился.
Острая боль в области живота заставила его захлебнуться криком. Уже падая на пол он увидел мистера Уокера, облизывающего свои окровавленные пальцы, сжимающие его, Реймонда, печень.
- Прощай, зайка. - услышал мистер Бэй и провалился в темноту.

Мистер Джейкоб Белл был неврастеником. Его совсем недавно приняли на работу в одну крупную контору, но его уже раздражало абсолютно все. Сьюзи, сидящая за соседним столом, вечно отчего-то хихикающая и то и дело хитро на него поглядывающая, тихий гул кондиционеров, гора неразобранных бумаг.
Но больше всего мистера Белла раздражало то, что ему не так давно начало казаться, что за каждой дверью кто-то стоит. Кто-то страшный. А еще его босс, ну точно дьявол во плоти...

Это конец

Нет, господа, это полный финиш. Если я сейчас не выговорюсь, то моя голова лопнет, от распирающих ее мыслей, как воздушный шарик, в который накачали слишком много... хм... чего там накачивают в воздушные шарики.
Я не впечатлительный человек, что вы. Меня сложно чем-то удивить и тем паче напугать, но это! Это перешло все границы разумного.
С чего бы начать, с чего бы начать... А, вот! Я студент. Учусь, а точнее иногда появляюсь в одном не самом престижном ВУЗе нашей необъятной родины. И мне нормально. Ничем особенно не обремененный, кроме несложной работы, которой не противится моя безграничная лень, и раз в полгода - небольшой нервотрепки, имя которой - сессия.
Живу, можно сказать, припеваючи в небольшой съемной квартирке со средней скорости интернетом. Отношениями ваш скромный слуга не обременен, поэтому компанию мне составляет самый верный друг. Да, ноутбук, правильно. Мне, как я уже говорил, нормально.
Так вот, с необходимой предысторией вроде бы покончено, теперь можно перейти непосредственно к теме. Пару недель назад я приболел. Не то чтобы уж очень серьезно: так, температура, мерзкий кашель, да насморк, от которого дико хотелось убить себя как-нибудь по злому.
Конечно я не пошел в больницу. Пара знакомых у меня как раз закончили мед, и, зная их, я составил весьма нелестное представление о всем молодом поколении врачей. Понял и простил, скажем так.
Поэтому лечился я дома народными средствами - кофе, сигареты, горы капель в нос и здоровый не-сон до четырех утра. Не скажу, что сильно помогало, но мне было нормально. Черт, кажется я повторяю эту фразу часто до неприличия.
Так вот, была ночь какого-то-там числа сентября или октября месяца, не суть важно. Я, как обычно вальяжно раскинулся на стуле, греясь ноутбуком, периодически заливая в нос очередную дозу капель, и залипал в какую-то игрушку.
Стол у меня, к слову, стоял напротив окна, дабы я мог наслаждаться видом грязной узкой улочки, покрытой видавшим лучшие времена асфальтом, и кроной каштана, нагло загораживающей мне большую часть этой красоты ненаглядной.
Так вот, оторвавшись от экрана, на котором то ли деревянные домики нобигали и грабили корованы, то ли корованы грабили домики, я случайно бросил взгляд в окно и вздрогнул. Стекло отражало чью-то мерзкую толстую харю, покрытую недельной щетиной, с мешками под глазами и язвительной ухмылочкой. Предположительно мою.
Да, красавчиком меня не назовешь, ну и ладно. Я продолжил свое увлекательное занятие, периодически игриво подмигивая отражению, когда и услышал звук, которого в моей предположительно пустой квартире быть не должно было.
В соседней комнате кто-то играл то ли на скрипке, то ли на виолончели. В общем на каком-то смычково-скрипучем инструменте. Первая мысль была - “Какого черта телевизор включился”. Следующая - “У меня же нет телевизора”. За ней - “Прекращаю пить”. И последняя - слишком нецензурная, чтобы ее озвучивать в приличном обществе.
Запахло какой-то пакостью. Я не слишком разбираюсь в медицине и всяком таком, но, мне кажется, запах гнилого мяса в этом букете угадывался вполне отчетливо, даже через заложенный нос.
Кажется я тогда залип. Я сидел, слушал звуки музыки, вдыхал аромат тухлятины и обильно потел. Мимолетное желание пойти и посмотреть что там шумит посреди ночи было безжалостно выброшено на помойку. Вот еще, я слишком много читал Стивена Кинга. Пусть играет, я к нему первый не полезу.
Господа, пусть вас не обманывает мой бодрый тон. Я пишу это при свете дня, в людном интернет-кафе, а тогда мне было чертовски страшно. Так страшно, что еще бы чуть-чуть и я бы грохнулся в обморок с ноутбуком в объятьях.
Просидел я так около получаса, а потом музыка прекратилась. Зато я услышал какой-то скрип, похожий на скрип несмазанных шестерней... или, возможно, окоченевших суставов. За скрипом последовал немелодичный хрип или кряхтение, от которого по моей спине промаршировала рота мурашек. И все. Тишь да гладь, будто ничего и не было.
С рассветом, когда отсутствие чистых носовых платков или хотя бы салфеток стало невыносимым, я все-таки нашел силы оторвать свою задницу от стула и осторожно заглянуть в соседнюю комнату. Ни-ко-го. Если бы не стойкий запах мертвечины, то я бы подумал, что мне все приснилось.
Слегка оправившись от шока, и, что главное, наконец залив в нос очередную порцию капель, я принялся делать то, что сделал бы каждый, окажись он в такой ситуации.
Да, я начал гуглить. Облазив кучу сайтов со страшилками, порталов и форумов о черной магии и потусторонних силах, я окончательно разочаровался в могучей силе интернета. Из страшилок выходило, что ко мне наведывался дух мертвой прабабушки, игравшей на виолончели или покойник с близлежащего кладбища. Вот только моя прабабка отличалась полным отсутствием слуха, как и все члены семьи, а ближайшее кладбище находилось за полгорода от моей скромной обители. В расстроенных чувствах я взял ноутбук и пошел вон из квартиры. Запах, знаете ли пробивной...

Следующей ночью все повторилось. Да, я вернулся в свою воняющую дохлятиной квартиру. Что ж делать, осенняя погода не располагала к ночным прогулкам.
Поэтому я собрался с духом, открыл дверь, прошелся по комнатам, включая везде свет, предусмотрительно запасся платками и каплями, и занял свою боевую позицию с гордо водруженным на колени ноутбуком.
И снова примерно в два-три часа ночи я услышал музыку, начавшуюся будто с прерванной посередине ноты. Ни звука шагов, ни ветерка, ни шороха. Только усилившийся запах, демотивирующий избавляться от насморка.
Мелодия ненавязчиво вибрировала в воздухе, а я пытался отвлечься, просматривая сайты сомнительного содержания. Мда, отвлечешься тут, запашок хоть топор вешай...
Музыка прекратилась также внезапно, как и началась, оборвавшись на высокой ноте. Через пару мгновений тишины, как и вчера, я услышал скрип и последовавшее за ним кряхтение. Как раз вовремя, а то нервы мои кажется начали сдавать и я готов был броситься навстречу неведомому.
Поняв, что еще одной такой ночи я не переживу, я включил деятеля и пошел выбивать себе комнату в общежитии. Несколько часов ругани с администрацией, коробка конфет и бутылка коньяка решили все мои проблемы, и я, собрав свой нехитрый скарб, переехал.
Конечно, здесь было не так уютно как в моей квартирке, но все же присутствие людей ободряло. А проклятый насморк никак не желал прекращаться...
Первая ночь прошла спокойно, и я уже был готов списать все на игры своего больного воображения, когда мой друг, живущий на другом этаже общаги, пожаловался на то, что какой-то кретин играл посреди ночи на виолончели, мешая адекватным людям спать. Я механически поддакнул и осекся. А потом осторожно поинтересовался, нет ли у них на этаже странного запаха.
Друг понимающе покивал и сказал, что либо девчонки вместо еды приготовили что-то, чего не должно существовать в этом мире, либо где-то сдохла крыса и теперь повсюду воняет тухлятиной.
Делано посокрушавшись вместе с ним, я поспешил выпроводить его прочь и до вечера сидел, уставившись в одну точку. Не помню о чем я тогда думал, и думал ли о чем-то вообще, но мне было хреново. Очень хреново осознавать, что происходящее - нечто большее чем дурной сон, и при этом как-то по подлому приятно, что теперь это не только моя проблема.
Правда очень скоро я об этом пожалел. Через пару дней виолончель услышали на другом этаже, потом - на следующем. Запах следовал за ней вечным спутником, а поиски дохлых животных, как нетрудно догадаться, ни к чему не приводили.
Через неделю один из преподавателей в институте между делом заметил, что в его подъезде какой-то идиот вздумал устроить полуночный концерт. Я сидел на заднем ряду, и чувствовал, что бледнею как пятно под отбеливателем.
Вскоре начало происходить что-то вовсе странное. Люди, которые слышали музыку и вдыхали ее запах, начали меняться. В коридорах общежития не было слышно привычного шума, люди начали больше смахивать на теней, чем на раздолбаев-студентов. Все спешили поскорее закончить свои дела и запереться в комнатах. Они будто гнили... изнутри.
Что странно - я не ощущал никаких изменений в своем самочувствии, даже насморк стал моим верным другом. Я не был против, все лучше, чем вдыхать эти миазмы смерти и разложения.
А зараза, между тем, распространялась. Даже местные новости сваяли небольшой сюжетец о хулигане, нарушающем ночной покой и подсовывающем дохлых зверьков в вентиляцию. Вот только я знал, что это не хулиган.
Сейчас я сижу в вышеупомянутом интернет кафе, пишу вот это дело и думаю. Я даже смог сделать некоторые выводы, которые, впрочем, предпочту оставить при себе. Скажу только, что скорее всего дело в запахе. Он что-то делает, что-то меняет в человеке и превращает его в пустую куклу. Похоже, что музыка - лишь предвестник. А может быть, Они так развлекаются.
Это “Они” так пафосно и умилительно звучит, что я не мог этого не написать. На самом деле я не знаю, “Они” это, “Он”, “Оно” или что вообще за хрень. Не знаю и почему все началось с концерта в квартире вашего скромного слуги. Но если подумать... конец света же должен откуда-то начаться.
Надеюсь только, что мой насморк продержится подольше...

Ррох

В его мире не осталось ничего кроме боли, страданий и отчаяния.
Он пришел когда люди разучились быть счастливыми, когда предательство стало цениться больше чем верность, когда друг готов был втоптать друга в грязь ради какой-то мелочи. Новый бог, новый отец. Ррох.
Он пожрал старых богов, проглотил надежду, выпил счастье, оставив лишь безнадегу и ужас. Ррох стал единственным правителем и владетелем. Жестоким и несправедливым. Таким, какого и желали люди.
Ррох шептал влюбленным на ухо, побуждая тех убивать друг друга. Ррох склонял к отцеубийству, насилию, жадности и ненависти. Ррох требовал крови и получал ее сполна. И в итоге он добился своего.
Он добился того, что каждый росток счастья был безжалостно задушен. Каждое радостное мгновение было растоптано и предано забвению. Каждый лучик света был объят тьмой.
Ррох был доволен. Лежа на горе из костей, он наслаждался плодами своей работы, пил отчаяние, как доброе старое вино. Ему даже не пришлось особенно стараться, всего лишь небольшой толчок, и мир покатился во мрак. Практически все за него сделали люди.
Люди... Ррох смаковал это слово. Люди желают счастья, но сами загоняют себя в бездну страданий. Люди боятся боли, но с радостью причиняют ее ближнему своему. Люди... Просто люди.
Вдруг Ррох ощутил, как что-то изменилось. Что-то случилось там, внизу, под клубящимися облаками горя. В мире жестокого, кровожадного бога кто-то осмелился быть счастливым.
Низкий утробный рык заклокотал у него в горле и бог устремился туда, вниз, желая собственными, налитыми кровью глазами, взглянуть на дерзкую букашку, решившую взрастить счастье в своих ладонях.
Одинокая искорка превратилась в лепесток пламени, когда мечущийся бог приблизился к источнику противного ему чувства. Щурясь и протягивая лапы в страстном желании задушить, погасить, уничтожить единственное счастливое создание в своем мире, Ррох увидел ребенка.
Простого человеческого ребенка, одинокую маленькую фигурку среди руин. Не было ничего, что могло бы сделать его счастливым, но тем не менее ребенок улыбался. Он улыбался затянутому черными тучами небу, мертвым деревьям и травам, покрытым пылью обломкам. Он был счастлив не из-за, но вопреки. Он был счастлив просто так.
Ррох остановился в замешательстве. Его шерсть встала дыбом, а вывернутые губы приподнялись в оскале, обнажая клыки. Пламя простого детского счастья слепило его, заставляя щуриться и пятиться, поджав хвост.
Что-то было не так, что-то было неправильно. Не должно быть такой сильной надежды, такого счастья в мире, где счастья нет. В ЕГО мире.
И тогда Ррох сделал единственное, что ему оставалось. Бог отчаяния, отчаявшийся бог, привыкший действовать чужими руками, мастер убеждения и совращения, сделал то, что должен был.
Возвращаясь в свое логово, на вершину горы из костей, он все еще видел перед собой лицо ребенка и его счастливые глаза. Ррох сделал то, что должен был. Задушил. Погасил. Уничтожил.
Пламя исчезло, и проклятый бог снова занял свое место, владетельным взором осматривая свои земли. Но теперь он понял то, чего понимать не должен был. В мире отчаявшихся, несчастных людей он был самым несчастным и отчаявшимся. Бог безнадеги, несчастный бог.

...

Вы пропали, попали в сетей моих плен.
Заблудились, и вот он я.
Я любовь Вам дарую свою взамен,
Мы ведь не просто друзья?
Вы трепещете, бьетесь в моем плену.
Бесполезно, о мон шери.
Я сперва в Ваших мыслей ужас взгляну,
А потом - что у Вас внутри.
Мои жвалы остры, как чудесен Ваш стон,
И Ваш страх так безудержно прян.
Умирая - кричите со мной в унисон,
Погружаясь в холодный дурман.
Пара Ваших прекрасных фасеточных глаз
Отражает восемь моих.
Я спою Вам серебряных нитей романс,
Наш последний романс на двоих.

...

Я нежно возьму твои руки в свои неживые ладони
И глаз голубые озера закрою немым поцелуем.
А в заводях наших мыслей идет по следу погоня.
Там псы с глазами как угли сомненья мои учуют.
Я буду ласкать твои слезы виденьями ржавых крючьев,
Я стану твоею могилой, твоим последним уютом.
Желаний твоих смятенье я выпью, я сделаю лучше.
Я знаю, мы будем вместе в холодном сером приюте.
Прекрасной, недвижно-мертвой ты ляжешь в мои чертоги
И прикасаясь несмело, к твоим бездушным веленьям
Спою тишиною звонкой свои любовные строки.
Мы вместе, любимая, станем своим неземным откровеньем.

Очерк: Цена

Все возвращается. Возможно это наивно, но я верю. Верю и знаю, что для того, чтобы что-то получить, необходимо что-то отдать. И чем больше будет жертва, тем больше вернется обратно.
Но есть у этого правила и оборотная сторона. За все приходится расплачиваться. Например за ошибку, которую совершил когда-то, пусть даже не нарочно, сам не осознавая что делаешь.
Иногда за нее приходится расплачиваться долго, очень долго. Так долго и так дорого, что хочется выть и биться головой об стену. Но при этом самую сильную боль доставляет понимание - заслужил, справедливо.
Потому что не получается никого обвинить. В конце концов сам виноват, не кто-то другой. Потому что не получается сбросить даже часть вины, часть цены за ошибку.
Все возвращается. Да, это наивно, но я верю. Верю и надеюсь, что однажды все кончится. Удастся все исправить. Заплатить нужную цену.
Наверное это слишком наивно...

Очерк: Выбор

Выбор. Когда кто-то становится на распутье, и непонятно, куда идти. Когда этот кто-то - не сказочный богатырь, и у развилки не стоит камень "Направо пойдешь - коня потеряешь...", ему остается только выбирать.
А что справа, что слева - туман, да такой, что дальше вытянутой руки - только грязное марево. Вот и нужно решить, куда же все-таки идти.
Хорошо бы взять, да и назад повернуть, пойти по разведанной дорожке в знакомые места. Да вот только в спину стена упирается, еще и подталкивает вперед - мол врешь брат, не дело.
Вот и приходится пальцем в небо тыкать и наугад пробираться. А нехорошо это, грязными пальцами да бездонную синеву марать.
Выбор... Это страшно. Сесть бы на развилке, прислониться к путевому камню спиной, ощущая его равнодушную прохладу, и послать все к чертям. Но нет, стена тут как тут - врешь, брат, хватит прохлаждаться.
И нужно вставать и идти. Идти и постоянно сомневаться правильной ли дорогой идешь. Верно ли выбрал. А потом понимаешь - верно.
Верно, потому что идешь. Потому что идешь, а не сидишь, прислонившись к путевому камню. Верно, потому что в спину все еще упирается проклятая стена.
И даже когда покажется, что заблудился, достаточно будет просто вспомнить, почему вообще идешь. Почему не свернул с этой чертовой дороги и не ушел куда-то в туман.
Цель. Куда бы ни свернул, какой бы дорогой не пошел - цель с каждой секундой становится ближе. Пусть каждый шаг - это выбор, но каждое решение, заставляющее сделать шаг ей навстречу - верное. Я верю.

Дело №

Здравствуйте, господа. Я хочу рассказать вам историю, которая не дает мне покоя уже не один год, заставляя не спать по ночам, до утра копаться в архивах и записях.
Это произошло давным давно, когда я учился в юридическом ВУЗе. Веселая была пора, да уж. Впрочем, рассказ не о моих студенческих годах, а о моем сокурснике. Точнее о том, что с ним произошло.
Веселый парень. Был. Шутил вечно, дурака валял. Не обделила природа паренька чувством юмора. Вот только за несколько месяцев до того, что случилось, мы стали замечать, что шутит он как-то надсадно, будто из последних сил. Вроде и не хочет парень веселиться, а все равно продолжает, с надрывом, отчаянно как-то. Как если бы не хотел, чтобы кто-то заметил что с ним что-то не так.
Заметили. Вот только значения никакого не придали, дети же. Изменился человек да и бог с ним. Да и не сказал бы он ничего, как ни выпытывай. Упрямый был.
Был... Не пришел однажды он в институт. Раз не пришел, на следующий день опять нет, через день тоже. Ну и решили мы с друзьями его проведать, узнать что и как, может помощь нужна.
Нужна была, да только припозднились. Дверь в квартиру была не заперта, и мы беспрепятственно вошли к нему домой. Мне нисколечко не стыдно признаться, что я расстался с содержимым своего желудка едва переступив через порог и увидев, что творится у него в комнате.
Его голова покоилась на полу, у входа в коридор, устремив взгляд подернутых пленкой глаз в сторону двери. Вокруг валялись куски его тела: палец, еще палец, кусок мяса с торчащим из него обломком кости. Кишечник был аккуратно размотан и развешан по комнате, как гирлянда на елке. И все стены покрыты десятками кровавых отпечатков ладоней.
Как выяснилось позже - все отпечатки принадлежали ему. Что бы ни сотворило с ним такое зверство, он был жив львиную долю всего процесса. Боролся. Пытался бороться, точнее.
Ну и все на этом. Дальше следствие было. Скоротечное весьма, что неудивительно. Парнишка на наркотиках сидел крепко. Списали все на разборку, попытались пробить контакты, да не вышло ничего. Очередной висяк, и Дело № отправилось в архив. Все, баста! Забыли!
А вот я не забыл. Не смог просто. Спиться хотел, да не спился. Закончил учебу, на работу устроился в милицию. До следователя дослужился. Ну и поднял на свою голову из архива то дело.
По заключению выходило, что бедолагу не порезали на куски - порвали. Голыми руками значит взяли и разорвали на много неаппетитных кусочков. История ах, не правда ли?
Но и это не все. Прилагался к вещдокам дневник. Кровью заляпанный, что мама не горюй. Большинство текста нечитаемо совершенно, а что читаемо - откровенный бред с определенного момента.
А момент этот - как познакомился он в баре с каким-то хмырем. Тип мутный, как парень описывал, странный какой-то, дерганый. Но разговорились они, пили, шутили. И вроде как типу этому парень так понравился, что он тому предложил, значит, вроде как шутом у него побыть.
Да-да, так и написано, мол веселый ты друг, а давай шутом ко мне. Ну тот по пьяни и согласился, о чем вскоре и пожалел. Тип, похоже, не простой оказался.
Дальше читал урывками, что разобрать смог. По всему выходит, что этот хмырь ему начал по ночам мерещиться в темных углах. И в кошмарах сниться. И все требовал веселить его. Приходилось веселить, и успешно, до поры.
А вот последняя запись, вроде как датированная днем смерти, если заключение не врет и я правильно смог цифры разобрать. Шизофазия полнейшая с редкими проблесками смысла:

“...сломался. Испортился. Шутка не смешная. А тени-то, тени. И скребется, зараза, по потолку. Ну что ты пялишься на меня? Что смотришь? Убери тени! Убери! Убери! Убери! Откуда? Не стучись. Я тебе не открою. Сказал голову мне оторвет и комнату украсит. Не смешная шутка. Не смешная. Шутка не смешная. Не врет. Сказал, я оценю. Больно. Больно, сволочь. Отстань! Убери тени! Убери! Сказал, пора. Сказал, бросай. Я брошу. Я в тебя брошу. Вот этой тетрадкой сейчас и брошу...” 

И все. Не знаю я, может конечно и разборка это была. Но только чтобы человека так порвать, это кем же надо быть? Да и знал я его достаточно неплохо. Ну да, травку он покуривал, а кто студентом не был? Но чтобы от травы такое мерещилось и здорового человека с катушек свело... Не верю.
Вот и сижу теперь, висяки старые в архиве просматриваю. Может было что подобное еще. Страшно мне, но любопытство сильнее. Вдруг не один наш парень шутом у хмыря этого подрабатывал. И может не одно Дело № в архиве пылится.

За секунду до...

“Этот мир так хорош за секунду до взрыва...”

Fleur

Осознавать свое бессилие - что может быть хуже? Понимать, что не можешь ничего, ничегошеньки изменить. Когда начинают дрожать руки и по телу пробегает озноб, как от дуновения ледяного ветра.
Отдаваться на волю судьбы, которая нависает Дамокловым мечом над головой, грозя обрушиться и раздавить, расплющить как букашку. До последнего вздоха не отпускать мимолетную, призрачную надежду.
Расширенными от ужаса глазами наблюдая за тем, как бомбардировщики над головой сбрасывают очередную порцию раскаленной смерти на твой дом, безнадежно надеяться, что, может быть, это сон, всего лишь страшный сон.
Но, за секунду до того, как все вокруг сгорит в равнодушном, беспощадном пламени, приходит понимание. Понимание и какая-то по-детски наивная обида - “За что?”.

“За что они убивают нас, мама?” - кричал семилетний Ицхак, протягивая руки к матери, уходящей в ворота, которые, словно пасть кошмарного монстра, поглощали вереницу изможденных людей. За секунду до того, как приклад автомата поцеловал его в висок, мальчик увидел надпись на воротах “Arbeit macht frei” и высокое чистое небо над головой. Прекрасное небо.

“За что?” - рыдала шестнадцатилетняя Хоанг Лин, настигнутая людьми в американской военной форме. За секунду до того, как, под восьмым пыхтящим солдатом, ее сердце остановилось, она услышала далекий клекот коршуна, парящего в небесах, спрятавшихся за величественными кронами вековых деревьев.

“За что?” - шептал семидесятилетний Николай, истекая кровью в грязном подъезде. Сжимая в мозолистых ладонях разодранный пакет, откуда, несколько минут назад, убившие его руки лихорадочно доставали потертый кошелек с пенсией, он шептал один и тот же вопрос. Извечный вопрос без ответа. За секунду до того, как его кровь перестала вытекать из раны, он вспомнил родную деревню и звездное ночное небо.

“За что?” 
“За что?” 
“За что?”

Очерк: Смерти нет

Кружка горячего чая. Дымящийся окурок в пепельнице. Один патрон в барабане револьвера. Низкий приятный голос, шепчущий - "Смерти нет".
Десятки вопросов, на которые не будет дано ответа. Зашторенные окна. Мягкий свет настольной лампы. Хоровод мыслей.
Тихая музыка, льющаяся из колонок. Мириады несказанных слов. Аккуратно заправленная постель. Скомканный лист бумаги в урне.
Кружка остывшего чая. Дымящийся ствол револьвера. Одинокая гильза на полу. Тишина, шепчущая - "Только забвение".

Друг

Моя история началась, когда, во время путешествия по Амазонке, меня ужалило какое-то диковинное тропическое насекомое. Завязка достойная комикса про супергероя, плюющегося паутиной из всяких непотребных мест, но речь пойдет совсем не об этом.
Когда меня, бьющегося в жестокой лихорадке, принесли в какое-то занюханное поселение, не отличающееся, надо сказать, дружелюбным нравом аборигенов, я, должно быть, напоминал только что выкопанный труп не первой свежести.
Ни о какой квалифицированной, да и чего греха таить, неквалифицированной тоже, медицинской помощи, речи и не шло. Меня, практически уже агонизирующего, изрыгающего проклятия в адрес рожденных бредом существ, положили в одну из неказистых хижин и забыли.
Забыли все, кроме одного забавного вида мужичка: то ли шамана, то ли вождя, то ли просто какой-то важной шишки в их, аборигенских, делах. Мужичок был сутул, лыс и хитро косил на меня правым глазом, вливая какое-то мерзкое пойло мне в глотку. Надеюсь что не фекалии летучих мышей, хотя вкус был тот еще. Гуано или нет, но снадобье обладало поистине чудодейственной силой и спустя неделю я уже с горем пополам мог сам передвигаться по деревне.
Стоит упомянуть, что доблестные спутники, которые составляли мне компанию в моем экзотическом путешествии, хоть и оказались настолько милыми и добрыми людьми, что доставили меня к индейцам, но в то же время были отъявленными сволочами и мерзавцами, не оставив мне ни малейшего намека где же я все-таки нахожусь, как отсюда выбраться, и, конечно, поспешив ретироваться сразу же, как только им, каким-то чудом удалось сбагрить меня аборигенам.
Впрочем, мне было не до плана эвакуации. Я радовался каждому шагу, который мне удавалось сделать под хмурыми взглядами поселенцев и хитрым - шамана.
Вскоре я уже мог достаточно крепко стоять на ногах и мне захотелось общения. К моей несказанной радости, человек, спасший мне жизнь, тот которого я называл и буду, для упрощения повествования, называть Шаманом, мог, хоть и с трудом, объясняться при помощи дикой смеси английского и португальского языков, и жестов.
Поначалу было сложно, но потом я привык и мы с ним много говорили о всякой всячине, прогуливаясь вокруг деревни. В одну из таких прогулок, Шаман, оборвав свою же фразу на полуслове, пролопотал что-то непонятное и быстрым движением схватил что-то в траве. Хитро зыркнув на меня, он сунул мне под нос ту самую тварюку, собрат которой послужил причиной моего появления здесь. Естественно я шарахнулся в противоположную сторону, как от чумы, и, не удержав равновесия, упал в какой-то злополучный куст. Моему падению вторил громогласный хохот Шамана, который, выбросив куда-то кусачую бестию, теперь едва не ломался пополам от смеха.
Комизм ситуации начал потихоньку доходить и до меня, вытесняя навязчивое желание встать и придушить проклятого шутника, и через пару секунд мы хохотали уже вместе. Отсмеявшись, Шаман помог мне встать и мы, то и дело посмеиваясь, вернулись в деревню.
Время шло, я окончательно выздоровел, и настала пора думать, как выбраться из этого негостеприимного, но ставшего мне почти родным места. И в этом деле мне снова помог Шаман. Ворча и вздыхая, он весьма недурно изобразил на каком-то клочке некое подобие карты.
На следующий день, я, собранный и готовый к долгому пути стоял у кромки леса, обступающего деревню. Обняв меня на прощание, Шаман, со словами “Подарок. Подарок!”, вручил мне какой-то сверток, подозвал двух молодых парней, которые согласились провести меня через самую чащу, и, не оглядываясь, побрел к себе в хижину.
Не буду в подробностях описывать все тяготы и невзгоды моего долгого пути домой, скажу лишь, что добрался я успешно и вскоре вернулся к своему привычному ритму жизни. Первое время мне сильно не хватало прогулок по лесу бок о бок со старым шаманом, хитро косящим на меня глазом, но вскоре я привык и свыкся с мыслью, что мой дом здесь, а не в джунглях.
Распаковав сверток, врученным мне Шаманом, я нашел там странную деревянную фигурку, напоминающую не то краба, не то паука, угрожающе поднявшего передние лапки. Подарок занял почетное место на каминной полке, откуда, казалось, снисходительно наблюдал за мной, когда я, потягивая вино, смотрел на огонь и слушал, как умиротворяюще трещит пламя.
Теперь, чтобы плавно подвести мое повествование ко второй его части, а затем и к финалу, стоит немного рассказать о моей жизни. Многим эта часть покажется еще более странной, чем мои приключения в джунглях, и даже нереальной, но это правда.
Я - достаточно успешный предприниматель. Успешный настолько, что этого успеха хватало на собственный большой дом с видом на озеро и частые путешествия по миру. Да, я привык ни в чем себе не отказывать.
Однако, как и у всякой медали, у этой тоже была своя обратная сторона. Дело в том, что всю мою сознательную жизнь, что-то преследовало меня. Я не оговорился, когда сказал “что-то”, ведь это был не человек. Я не знал, и до сих пор не знаю, чем это было, но одно я знаю точно - оно хотело меня убить, и ему это почти удалось.
В разные периоды моей жизни преследователь, как я, не мудрствуя лукаво, окрестил это существо, проявлял себя по разному. В детстве - он приходил ко мне во сне, оборачиваясь то вампиром, то иным монстром, которых боится наверное всякий ребенок. В юношестве сны сменились кое-чем похуже. Каждое утро я просыпался от ощущения, что чьи-то холодные руки сомкнулись на моей шее. Однажды я даже увидел синяки, как след от сжатых на моей шее пальцев.
Когда я повзрослел, преследователь видимо понял, что таким образом ничего не добьется и сменил тактику. Теперь я начал ходить во сне. Едва ли не каждую ночь я просыпался где угодно, но только не в своей постели. Иногда я помнил смутные обрывки снов, в которых что-то склонялось над моим плечом и шептало - “Иди. Ты должен идти. Выше. Поднимись еще выше. Еще шаг.”. Я прекрасно понимал, что однажды я проснусь от ощущения полета, за секунду до удара о землю, но исправить ничего не мог. Или вы думаете, что я не пытался?
В путешествиях преследователь словно отставал, оставляя меня в покое, но тут же возвращался, стоило мне задержаться где-нибудь достаточно долго, чтобы начать называть новое место обитания домом.
Когда я вернулся из джунглей, он долгое время не появлялся, будто опасаясь чего-то, но спустя некоторое время он принялся за меня с удесятеренной силой и яростью. Наверное он бы убил меня, но случилось то, что случилось.
Однажды ночью я, как обычно метался в кошмарах, но теперь, сквозь ужас пробивалось ощущение, что я не один. Будто кто-то по-отечески положил руку мне на плечо и сказал “Не бойся. Мы победим. Не бойся.”.
Обычно я не вспоминал ничего из своих ночных сомнамбулических походов, но только не в тот раз. Я помню, как что-то темное склонилось над изголовьем моей постели и знакомый с детства голос зашептал, завел старую песню. Я помню, как медленно встал с кровати и поплелся наверх, все выше и выше. Я помню, как блеснули за моей спиной глаза деревянного паучка на каминной полке. И последнее, что я помню - полный бессильной ярости, боли и гнева вопль, и вторящий ему тихий печальный смех. Знакомый смех старого шамана.
Я проснулся в мансарде, лежа на полу в паре шагов от открытого окна. Я проснулся с уверенностью, что мой преследователь исчез и никогда больше не вернется. Позже я смахнул горку пепла с каминной полки, с того места, где стоял деревянный паучок.
Моя жизнь наладилась. Но с тех пор каждый год я езжу в джунгли Амазонки, в затерявшуюся в лесах деревню, чтобы навестить могилу старого шамана, дважды спасшего мне жизнь. Я стою у невысокого холмика, поросшего травой и там, как нигде мне хочется плакать. Зачастую я чувствую, как чья-то рука мягко ложится мне на плечо и слышу тихий смех. Такой знакомый смех старого шамана. Моего лучшего и единственного друга.

Murmurnight

In some cold place, 
Where shadows are crawling,
I'm lost in this chase,
I'm dying, I'm drowning.
This dim, ghastly light,
Cold whisper of corners
Leads me through the night,
Guides me through my worries.
I had a strange dream,
Where I saw no losses.
But chambers of screams
Wakes me with no mercy.

Очерк: Предательство

Что такое предательство? Это сладостное ощущение ножа под лопаткой. Вкус яда в вине. Дымящийся ствол пистолета. Глаза друга, нажавшего на спусковой крючок.
Что такое предательство? Прежде всего, это выбор. Друзья или враги. Победа или поражение. Убить или пощадить.
Что такое предательство? Судьба миллионов. Трагедия одного.
Что такое предательство? Сладкое чувство победы. Давящее ощущение вины. Безнадега поражения.
Что такое предательство? В первую очередь это щемящая горечь потери. Уже потом - боль.

Восьмой

Холодное солнце скупо освещало безлюдные улицы, разбрасывая вокруг веселые мириады солнечных зайчиков, рожденных осколками стекла. Разбитые витрины, стекла машин, искореженными грудами металла перегораживающих дороги. Непоседливая игра света, поразительно неуместная в декорациях разрухи заброшенного города.
Зрелище, ставшее для меня за последние дни привычным и даже почти родным. Мне нравилась эта атмосфера запустения и одиночества. В ней было что-то от романтики Робинзона Крузо, только я жил не на необитаемом острове, а в пустующих “каменных джунглях”.
Впрочем, в причинах моего пребывания среди этих полуразрушенных зданий не было ничего романтического. Я не искал уединения ради удовлетворения своего чувства прекрасного. Господь свидетель, я хотел бы жить как жил, в копошащемся улье большого города. Пожалуй, стоит рассказать, как я очутился там, где сейчас нахожусь.
Дело в том, что однажды ночью, которая была как и многие другие мои ночи, бессонной, семь демонов постучались в мою дверь. Откуда я знаю, что это были демоны? О, они представились. Видимо вежливость - их отличительная черта. Почему я им поверил? Об этом - далее.
Я поначалу не обратил внимания на тихий стук, органично вписывающийся в звуки ночного города за окном. Похоже, что они ждали, пока я пойму, что стучат именно в мою дверь, прежде чем войти. Я не знаю почему они не вошли сразу. Последующие ночи показали, что двери и расстояния для них ничто.
Впрочем, очень скоро мерное постукивание привлекло мое внимание и тогда они вошли. Семеро одинаково высоких мужчин в строгих черных костюмах. Семеро высоких мужчин без лиц.
Они стояли полукругом, и я чувствовал на себе взгляд семи пар глаз, которых у них не было. Прежде чем я сумел оправиться от шока и смятения, в которые меня повергло внезапное появление незнакомцев столь странного вида в моем доме, они заговорили.
Сложно описать их голоса, ведь у моих полуночных гостей не было ртов. Шум ночных улиц, тихое гудение огромного улья невообразимым образом начало складываться в слова.
- Dies irae, dies illa - вот, что было сказано мне в ту ночь.
А потом я провалился в бездну лихорадочных видений, накатывающих на меня подобно волнам бушующего океана. Я видел реки, полные бурлящей крови. Я видел разверстые в безмолвном крике рты. Я видел, как миллионы людей сгорали в алых языках пламени, превращаясь в пепел, который взмывал в небеса, затягивая их грозными серыми тучами. И над всем этим стояли, склонив головы, семеро высоких мужчин.
Был и восьмой. Стоящий на коленях у их ног. Тот же строгий костюм, что и на прочих. Единственное отличие - у него было лицо. Мое лицо. Перекошенное отчаянием и какой-то страшной злорадной гримасой. Но мое.
Видение оборвалось так же неожиданно, как и нахлынуло. Я стоял на коленях в своем доме, а надо мной возвышались семеро.
- Redemptio - проскрипел ветер за окном.
Один из семерых по отечески положил руку мне на плечо, которое тут же взорвалось резкой болью, как от ожога.
Тогда я словно очнулся. Боль вырвала меня из мягких лап апатии и, сбросив с плеча руку, я кинулся к шкафу, где лежал дедовский трофейный маузер и несколько обойм. Я даже не думал, что скорее всего он окажется нерабочим. Мои мысли метались в панике, и я стремился к единственному оружию, что у меня было.
Пистолет отказался рабочим. Семь пуль, семь грохочущих смертей нашли свои цели. Тяжело дыша я стоял посреди пустой комнаты и смотрел на семь пуль, аккуратным полукругом покоящихся на полу. Этой ночью я выжил.
Потом я бежал. Бежал, уводя за собой семерых вестников. Каждую ночь они приходили, и каждую ночь я прогонял их. Сталь и свинец. Свинец и сталь.
Следующая ночь будет последней. Последняя обойма, в которой покоятся, ожидая своего часа восемь пуль. Семь для моих гостей. И последняя пуля - мне.
Какого бы искупления они не хотели, им его не получить. Чего бы это ни стоило нашему прогнившему миру, я не уйду с ними. Завтра на закате восьмая, последняя пуля сделает свое дело.

Очерк: Звон стальных оков

Звон стальных оков. Звук срывающихся откуда-то сверху капель. Для ушей, привыкших к полной тишине, эти звуки - песня.
Иногда где-то внизу шелестят крысы. Их шорох, шепот громом отражается от каменных стен.
Когда они подбираются слишком близко - я ем. Предсмертный писк бритвенным лезвием режет барабанные перепонки. Кажется, до крови.
Звон стальных оков. Кандалы истерли мои запястья. Если бы я мог видеть - увидел бы белесые кости в обрамлении бахромы постоянно кровоточащей плоти.
Раньше я пытался выбраться. Зубами грыз холодный камень. Бился головой об острые выступы. Срывал ногти. Разбивал колени. Локти. Костяшки пальцев. Больше нет.
Раньше я кричал. Кричал до хрипоты. Кричал, пока мог. Пока мой собственный крик не стал ранить меня.
Раньше я надеялся что меня спасут. Ждал. Ждал. Ждал, пока истлевшие остатки надежды не поглотило отчаяние, навечно поселившееся в этих стенах. Никто не придет.
Никто не придет.
Крысы...
Крысы становятся все смелее и смелее с каждым днем.
Запах крови и нечистот привлекает их, как наркотик.
Скоро...
По крайней мере, я сделаю последнее доброе дело и накормлю десяток-другой тварей.
Никто не придет.
Тишина...
И звон стальных оков.

Снегопад

Человек шел по залитой лунным светом улице втянув голову в плечи и кутаясь в слишком легкое для этого времени года пальто. Зима безжалостно сковала город морозом и разверзла небеса снегопадом, который не прекращался уже несколько дней.
Ночь встретила человека хлесткими ударами ветра, бросающего мириады мелких снежинок ему в лицо, заставляя его морщиться и отворачиваться. Ночь встретила его безлюдными улицами и режущей глаза белизной.
Человек не отступал. Он шел вперед, к своей неведомой цели, медленно, но упорно. То и дело оступаясь и проваливаясь в снег, он шел вперед. Вперед и только вперед.
И ночь сдалась. Снегопад слегка утих, уже не грозя похоронить под толщей льда незадачливого прохожего. Ветер, и тот ушел искать более податливую жертву.
Если бы сейчас на улице оказался другой человек, то он смог бы хорошо разглядеть путника. Тот оказался высоким мужчиной с помятым лицом и трехдневной щетиной на впалых щеках. Под тонкими стеклами очков лихорадочно блестели серые глаза.
Если бы был кто-то настолько безумный, что вышел бы в такую ночь на улицу, то возможно он подошел бы к мужчине. Может быть справиться который час, может быть просто желая тепла общения в зимний мороз.
Возможно они бы даже зашли в какой-нибудь ночной бар пропустить по стаканчику и поговорить о ничего не значащих мелочах. Они бы сидели, вдыхая прокуренный воздух, и, может быть, когда алкоголь и табак прогнали бы холод из костей, человек поведал бы свою историю.
Он бы рассказал о том, как три дня назад пропала его жена. Она вышла в окно второго этажа. Увидев, как она забирается на подоконник, человек бросился к ней, но она лишь выкрикнула имя матери, умершей пять лет назад, и, вперив взгляд куда-то вдаль, шагнула в снегопад.
Он бы рассказал, как бросился вниз по лестнице, но нашел лишь девственно чистый снег у себя под окном. И ни следа, ни следа.
Потягивая крепкий напиток, он бы рассказал, как пару минут спустя увидел знакомый силуэт мелькающий за стеной снегопада.
Он бы, усмехнувшись, рассказал, что идет уже третий день.
Его собеседник конечно же не поверил бы. Возможно даже, наскоро расплатившись, поспешил бы уйти.
Или же ему бы вспомнилась история, мелькнувшая в новостях пару дней назад. Женщина разбилась насмерть, выбросившись из окна. Странно - всего-лишь второй этаж. Ему бы вспомнилось, как усталый следователь говорил в камеру об исчезновении мужа погибшей.
Может быть ему бы даже вспомнилось продолжение этой истории, мельком прочтенное в утренней газете. “Возможно убил жену.”,  “Найден мертвым.”, “Три дня спустя.”, “Переохлаждение.”,  и фотография высокого мужчины в очках с тонкими стеклами.

Я видел сон...

Скажите, у вас никогда не было излишне реалистичных снов? Ярких, таких достоверных, что кажется все происходит на самом деле? Надеюсь, что нет.
Кошка ласково потерлась боком о мою ногу. Не отрывая взгляда от страницы увлекательной книги, которую я с упоением читал уже полночи напролет, я машинально протянул руку и почесал ее за ушком.
Говорят, что кошки чувствуют приближение чего-то нехорошего или потустороннего и выдают его своим поведением. Это неправда. По крайней мере в моем сне этого не было.
Дверца шкафа приоткрылась с тихим скрипом, следуя игре мимолетного сквозняка. Будь ты проклят, шкаф! Звук, разорвавший сладостное умиротворение летней ночи заставил меня вздрогнуть.
Видимо пора завязывать с чтением. Я отложил сборник рассказов незабвенного Эдгара Аллана и, сладко потянувшись, пошел варить кофе, по пути захлопнув злополучную дверцу.
Чертова газовая горелка долго не хотела зажигаться, но я был упорен в своих попытках и желании выпить кружечку черного кофе, поэтому ее сопротивление в итоге было сломлено.
Возвращаясь в комнату, отхлебывая горячий терпкий напиток по пути, я увидел как кошка, мурлыча, забирается в темные недра шкафа. Слишком темные, даже для почти не освещенной комнаты. Дверца была открыта настежь.
О, если бы я прислушался к своему внутреннему голосу и не оставил без внимания толпу мурашек, пробежавших у меня вдоль позвоночника... Надо было сразу же броситься бежать. Как можно быстрее и дальше.
Однако я, как и всякий рационально мыслящий человек, не привыкший убегать от шкафов, пошел извлекать наглое животное из кажущейся бездонной утробы шкафа.
Что-то странное мелькнуло на периферии зрения, будто стена выгнулась, потянулась за мной, словно живая. Я не удивился. Часто, недосыпая, я видал и не такое.
Впрочем, прежде чем доставать кошку, я все-таки включил свет в комнате. Предосторожность человека здравомыслящего, но взращенного на старых добрых фильмах ужасов и таких же книгах.
Как и следовало ожидать - ничего необычного. Кошка, мирно мурлыча, умывалась, сидя на стопке одежды. Я же не знал...
Выгнав кошку из шкафа, я прикрыл дверцу, пару раз пнув ее для надежности, когда какое-то мерзкое чувство надвигающейся беды заставило меня взглянуть вверх.
Кажется я закричал. Потолок выгибался дугой, будто силясь коснуться моего затылка. “Землетрясение!” - мысль мелькнула и тут же исчезла. Потолок не рушился, он будто тек, как плывет воздух над асфальтом в жаркий день.
То, что еще минуту назад было простым бетоном плыло, натягивалось, словно какой-то гротескный биологический мешок, готовящийся исторгнуть из себя... что-то. Я готов поклясться, что увидел даже бледно-розовые, почти незаметные прожилки на побелке.
Все это заняло не больше мгновения. Я упал на пол, подавившись криком. Мой мечущийся в панике взгляд выхватывал отдельные картины того, как рушится привычный мир.
Поплыли, запульсировали стены, покрываясь мелкой сеточкой бледных вен. Комната сжималась, будто норовя раздавить меня в своих мерзких объятиях. Я лежал в позе эмбриона на полу, который вдруг стал мягким, словно резина... или плоть. Ужас сковал меня своими ледяными оковами и единственное что я мог - это тихо скулить от страха.
Проклятая кошка громко мурлыкала, наблюдая за мной откуда-то со стороны шкафа. Казалось, что ее никоим образом не заботит происходящее.
Когда комната наконец сжала меня липкими стенами, я зашелся воплем боли и ужаса. С меня будто заживо сдирали кожу эти ласковые, такие усыпляющие прикосновения. Несмотря на адскую боль, я почувствовал, что засыпаю.
Последним, что я видел, была кошка, безмятежно умывающаяся где-то за подернутой венами пленкой. А затем я уснул...


Я проснулся от того, что кошка ласково терлась о мою ногу. Погодите! У меня же никогда не было кошки! Бросив взгляд вниз и убедившись, что животное не материализовалось из сна, я облегченно вздохнул. Что за идиотский сон?
Я отложил томик рассказов Брэдбери в сторону и протер глаза. Приснится же такое. Я усмехнулся и пошел делать себе чай.

С тех пор моя жизнь размеренно идет своим чередом. Но мне до сих пор не дает покоя одна странность. Зачастую, по ночам, я вижу один и тот-же сон. Очень яркий, реалистичный.
В нем я лежу, свернувшись в позе эмбриона. Перед глазами пульсирует пленка, покрытая сеточкой вен. Я медленно перевариваюсь в этом извращенном желудке, видя реалистичные, яркие сны.
Каждый раз я просыпаюсь с криком, слыша, как затихает кошачье урчание. А перед моими глазами тает, исчезая, тонкая пленка, исперещенная прожилками.

Ни о чем

Сломано и разбито,
Да на части изорвано.
Там, за финальными титрами
Черным экраном сковано.
И на холодных пальчиках,
Чьих-то имен признания.
Чьи-то кровавые мальчики
В стылых глазах растаяли.
Пьеса давно окончена,
Сломаны декорации.
И водою проточною
В уши текут овации.
Продано и расколото,
Сердце трепещет птицею.
Сломано, пусть и молодо,
Спешно сдает позиции.
Может не все потеряно?
Кто-то задумает каверзу,
И рукою уверенной
Просто нажмет на паузу.
Может будут возможности
И вариант исправиться,
Сгладить эти неровности,
Все починить да раскаяться.

Побудь со мной

Мне страшно. Мне чертовски страшно писать эти строки. Я не знаю, какие последствия может повлечь за собой мой невинный рассказ. Но, как говорил один умный человек, всякому страху нужно смотреть прямо в глаза, и в данный момент я смотрю в глаза своему страху. Своему ужасу. Своей смерти.
До недавних пор я работал могильщиком на старом кладбище нашего захолустного городка. Конечно, я не могу сказать что мне нравилась моя работа. Да и какому человеку в здравом уме она может понравиться. Однако платили мне исправно и я не испытывал особых неудобств, зарывая очередной гроб в землю.

Это были очень странные похороны. Не было скорбящих родственников. Не было священника. Не было даже обычных кладбищенских алкоголиков, которые наблюдают за похоронами в надежде угоститься бесплатной стопкой водки.
Под вечер у ворот кладбища затормозил грузовик, и хмурый водитель помог мне вытащить из кузова простой деревянный гроб, грубо сколоченный из необработанных досок.
Когда мрачная поклажа была успешно водружена на мою тележку, водитель что-то буркнул себе под нос и укатил в неизвестном направлении.
Я же, насвистывая под нос похоронный марш Шопена, поволок свою ношу в сторону недавно вырытой могилы. Меньше народу - мне же легче. Несмотря на специфику своей работы я так и не смог привыкнуть ко всем этим слезам, горечи последнего прощания и скорби.

Первая горсть земли всегда самая тяжелая. С ней приходит понимание, что сейчас, где-то там, внизу, в этом деревянном ящике навсегда канет в лету некогда живой человек. Он тоже когда-то радовался солнцу, звездному небу, любил и ненавидел, дышал полной грудью. Первая горсть земли перечеркивает его жизнь, ложится приговором, печатью на его плечи.
Привычно вонзая лезвие лопаты в землю, я думал о своем, когда услышал то, чего в этот вечер на безлюдном кладбище услышать не мог. Откуда-то снизу, куда несколько минут назад была брошена первая горсть земли, раздался полный горечи стон. Так может стонать человек, полностью потерявший надежду на спасение, встретившийся лицом к лицу с самым ужасным, что только может случиться. Так может стонать человек, встретившийся со смертью. Со смертью в одиночестве.
Помню, что тогда я даже не успел испугаться. Да и стон этот вселял не страх, а скорее смертную тоску. Я готов был поклясться, что чувствую все отчаяние, все одиночество того, кого сейчас зарываю в холодную землю.
- Побудь со мной - я почувствовал на своем запястье чью-то холодную, едва ощутимую, но тем не менее стальную хватку и потерял сознание.

Я очнулся от сырости. Влага въедалась в кости словно какой-то диковинный хищник. Влага и холод.
- Я не хочу один... Так... Не хочу. - слова отдавались в мозгу, пробирая каждую косточку моего тела, звеня на зубах. - Побудь со мной.
Я лежал в гробу и чувствовал, как полтора метра земли давят на такую хрупкую деревянную крышку, грозя похоронить меня навсегда. Меня и того, кто лежал рядом, сжимая мою руку холодными костистыми пальцами.
- Побудь рядом. - умоляющие нотки в этом беззвучном голосе заставили меня тихо заскулить, заплакать. Не от страха, а от безмерной скорби. - В последний раз...
Я лежал, чувствуя, как земля продавливает наше ненадежное убежище. Лежал, и сжимал в ладони холодную руку мертвеца. Господь свидетель, во мне не было страха. Слезы катились по моим щекам, но это были слезы жалости.
- Спасибо... - я почувствовал легкое, почти невесомое рукопожатие. - Я не хотел... Прости. Но я боялся так... Один... Спасибо.
Земля наконец победила дерево и, с хрустом ломая доски, погребла в себе останки.

Я очнулся у свежей, осыпавшейся могилы. Поскальзываясь и оступаясь, я побрел домой, то и дело, слыша за спиной почти неслышный шепот:
- Спасибо.
Я не боюсь смерти. Не боюсь, что когда-нибудь моя работа меня погубит. Но я безумно боюсь, что когда-нибудь уже я буду сжимать чью-то теплую руку своими мертвыми пальцами. Я боюсь, что когда-нибудь мой голос произнесет:
- Я не хочу... Один...
- Побудь со мной...

Я живой

Скажи, друг мой, что может быть хуже смерти? Возможно у кого-то этот незамысловатый вопрос вызовет замешательство, кто-то же, как и я, сможет сразу, не задумываясь дать ответ.
Я избавлю вас от рассказа о том, что привело меня в этот богом забытый хоспис, где я существую лишь благодаря аппаратам искусственного поддержания жизни. Жизни! Ха! Такая ирония - называть состояние, в котором я нахожусь, жизнью.
Это сложно, отключить от аппарата любимого человека. Или когда-то любимого. Я существую только благодаря моей жене. Фактически, я думаю, что она не дала согласие на отключение, не из великой любви ко мне - ее больше нет. Она не позволила мне спокойно умереть из-за чувства вины. О, если бы она только знала...
Я не осуждаю ее. Вовсе нет. Только не за то, что она, как только врачи вынесли свой неутешительный вердикт, нашла себе нового возлюбленного (откуда я знаю?). Нельзя любить овощ. А я именно овощ. Но я не могу ей простить ее мнимого милосердия. Вместо того, чтобы просто отпустить меня, они поддерживают в моем искореженном теле тень жизни.
Друг мой, просто представь - я заперт в своей жалкой оболочке, как крыса в клетке. Все что мне остается - это мои мысли. Мозгу больше не нужно обрабатывать тонны информации от органов чувств, поэтому я нахожусь в, скажем так, сознании круглые сутки.
Мне остается только думать, вспоминать, мечтать, представлять. Иногда мне кажется, что я просыпаюсь, кажется, что я могу пошевелить пальцем или может быть даже рукой. Но нет, это всего лишь игры моего агонизирующего разума.
Я давно потерял счет времени, может быть я давно уже умер. Это, наверное, самое страшное представление Ада, которое я только могу себе вообразить. Вечность наедине с собой - со своими мыслями и воспоминаниями, полученными за такую короткую человеческую жизнь.
Чаще всего я представляю, как в комнату заходит человек. Я не вижу и не слышу его, но каким-то образом знаю, что он здесь. Я представляю, как человек медленно подходит к кровати и щелкает тумблерами на аппаратах. Перестают жужжать двигатели, и шестеренки замедляют свой бег. Я улыбаюсь и проваливаюсь в бездну. А потом меня подхватывает новый поток мыслей и я осознаю, что это не реально.
Меня всегда поражала эта тонкая грань между жаждой жизни и страстным желанием смерти. Когда люди перестают молить о пощаде и начинают просить о милосердной смерти?
Впрочем, это не самое интересное. Дело в том, что я сумасшедший, если это понятие конечно применимо к существу в моем состоянии. Мои мысли - они живые. Я понимаю, что скорее всего мое сознание просто расщепилось, чтобы как-то компенсировать абсолютную пустоту в которой я оказался, но это... забавно.
В основном это просто серые безликие образы, своего рода массовка, но есть и доминирующие персонажи. Например - высокий бородатый мужчина, с сарказмом в голосе озвучивающий мои мысли о смерти. Или его (мой?) любимый собеседник - тучный молодой человек с пропитым лицом. Именно он рассказывает мне последние новости. Благодаря ему я знаю поименно все население дыры, в которой оказался. Благодаря ему я знаю все подробности личной жизни моей жены с ее новой пассией. Пошел он к черту...
Но больше всего мне нравится третий и последний - невысокая рыженькая девушка с милым личиком и заразительным смехом. С ней я (общаюсь? думаю?) провожу больше всего времени. Черт подери, да, можно сказать, что я влюбился в девушку, рожденную моим больным разумом. Какая ирония...
Какая ирония - я, умирающий в гребаном хосписе, гниющий заживо кусок мяса, еще способен любить. Пусть мне никогда не поднять руки, чтобы обнять ее, не склонить голову для поцелуя, не прогуляться с ней под звездным небом. Но с ней я ощущаю себя живым. Будто и нет этой пугающей пустоты, будто не скалится из нее мое безумие. К черту все... Я живой.

Маленькая война

Никто не попадает в психиатрическую лечебницу просто так. Все эти сказки о людях, которые якобы видели нечто ужасное, нечто необъяснимое... глупый фарс. Наш контингент - психи всех мастей. От более или менее спокойных до крайне опасных. Откуда я знаю? Я и сам такой.
В нашей больнице два корпуса: большой, для спокойных, и маленький - для буйных. Мне повезло оказаться в большом. Я не опасный. Просто с детства слышу голоса. А если точнее - один голос.
Может гулять бы мне на воле, если бы не бдительные соседи. Стоило пару раз по неосторожности попасться, и вот она - комната с мягкими (когда-то) стенами. Нет, что вы, я никого не убил. Даже не покалечил. Поэтому и сижу не в камере с зарешеченным окном, как в малом корпусе, а во вполне цивильной комнатушке. Единственное отличие от средней руки гостиницы - запирают на ночь.
И таблетки. Куча таблеток каждый день. Ах, эти психотропные препараты... Впрочем повезло, что не родился  парой десятков лет раньше, когда лоботомия и электрошок были панацеей от любых психических заболеваний.
В голливудских фильмах заведения, подобные нашему, выглядят как средневековые замки. Зеленые лужайки, психи, мирно разгуливающие по садикам... Жаль, что мы не в голливуде. Здесь - забор с колючей проволокой, несколько башен с прожекторами, да дощатые дорожки.
Если подумать - все не так уж плохо. Кормят терпимо, здешние таблетки - не чета любому ЛСД, есть крыша над головой, да какая-никакая кровать. Все хорошо, если бы не одно но. Они тоже здесь.
Я говорю не о вечных спутниках практически всех психопатов - галлюцинациях. Я говорю о том, что действительно живет рядом с нами.
Вы так любите страшные истории, но столь мало знаете о настоящем животном страхе. Когда некуда бежать. Когда единственный выход - орать в узкое окошко в двери, в надежде, что прибегут сонные озлобленные санитары.
Нам повезло - в большом корпусе мало кто кричит по ночам. Поэтому можно надеяться на реакцию со стороны... гм... персонала. Тем, кто живет в малом повезло меньше. Когда вопли среди ночи обычное дело - кто побежит на крик очередного психа? Правильно. Возьмите конфетку с полки.
Если подумать - для них это идеальное место обитания. Зачем рисковать, когда можно обхаживать тех, кому и так никто не поверит. А вы бы поверили сумасшедшему, со слезами на глазах лепечущему о ком-то страшном под койкой?
Мы в безвыходной ситуации. Чем больше правды мы рассказываем о том, что видим - тем больше таблеток включают в наш рацион. Вот и все.
Я не знаю, как назвать тех, кто живет рядом. Призраки? Духи? Демоны? Слишком банально и избито. Они просто рядом. Похоже что им не нужна наша плоть - все-таки растерзанные трупы психов остаются растерзанными трупами и не могут не привлечь внимания, не находите?
Они пожирают наш рассудок. Упиваются нашим страхом. А когда страха недостаточно... Что ж, еще один псих перегрыз себе вены... Кого это волнует?
И когда что-то среди ночи скребется под кроватью или крадется по потолку - мы можем только кричать. Кричать, в надежде, что санитары доберутся до палаты раньше, чем... это.
Никто не попадает в психиатрическую лечебницу просто так. И тем более, никто не выходит оттуда нормальным человеком. Мне повезло, что я живу в большом корпусе. У меня есть тетрадь, и даже карандаш. Через полчаса в замках повернутся ключи, и в корпусе погасят свет. Тогда начнется наша маленькая война. Хотя, в конце концов, кому есть дело до очередного психа?

Письма

1. 
Привет, мой милый друг.
Пишу тебе, сидя в душной придорожной таверне. Руки дрожат, я до сих пор помню то, что преследовало нашу карету нынешней ночью.
Должно быть ты сочтешь меня умалишенным - это твое несравненное право. Однако кучер, видевший это не из окна кареты, а с козел, сейчас сидит рядом и пьет уже восьмой стакан. Алкоголь его не берет, но твой покорный слуга опасается за завтрашний переезд.
Сегодня мы домчали до города за час, хотя должны были ехать как минимум три. Причина сей спешки в том, что лишь стемнело - оно взяло след. Я не знаю как, должно быть днем оно тоже преследовало нас, но скрываясь в тени деревьев, обступивших дорогу.
Прости за столь краткое послание, но знай - я всем сердцем люблю тебя и с нетерпением жду возвращения.
Вечно твой, Алехандро.

2. 
Здравствуй, солнце мое.
Прости за столь долгий перерыв в письмах, последние два дня мы скачем без перерыва, меняя лошадей в каждом селении. Сейчас у меня есть немного времени, и я могу рассказать тебе о том, что нас преследует. За последние две ночи я успел неплохо это рассмотреть.
Не буду вдаваться в подробности, чтобы не напугать тебя, скажу только, что оно напоминает человека, если бы человек мог бежать лишь чуть медленнее лошадей, пущенных в галоп. Вдобавок к этому, я ранее никогда не видел, чтобы человек бегал на четырех конечностях, словно оно - гончая, преследующая добычу.
Преследуя нас каждую ночь, оно куда-то пропадает, лишь только первые лучи солнца касаются верхушек деревьев. Как прекрасны аллепские сосны в это время года... Впрочем, я отвлекся от темы. Исчезая днем, оно неизменно возвращается вечером, как только солнце скрывается за горизонтом. Когда мы подъезжаем к селениям - оно отстает, скрываясь в лесу. Но следующим вечером, оно снова выходит из-под сени деревьев, упорно преследуя нашу карету.
Теперь я думаю, что мое маленькое путешествие в Сантандер было затеей заранее обреченной на провал. Должно быть мне не суждено добраться до цели и маркиз был прав насчет той книги. Однако, радость моя, я не теряю надежды вернуться в Гранаду и обнять тебя. Что ж, время продолжить путь, цель уже так близка.
С любовью, Алехандро.

3. 
Привет, Исабель, любовь моя.
Скорее всего это будет мое последнее письмо. Прости мне мой безнадежный тон, но нынешней ночью я вблизи увидел то, что нас преследует.
Похоже, что чем ближе мы подъезжаем к Сантандеру, тем смелее оно становится. Сегодня, а точнее уже вчера, читая книгу в комнате таверны, я бросил взгляд в окно. И, солнце мое, прости. Там было оно.
Его восемь сиреневых глаз были расположены по окружности на лице, которое могло бы показаться лицом младенца. Пухлые щеки рассекал серповидный рот, полный острых, напоминающих осколки фарфора, зубов. Голова покоилась на мощной короткой шее, переходящий в торс с широкими костистыми бедрами. Оно держалось за ставни своими длинными тощими руками, производя впечатление неловкого и жалкого создания. Однако, припоминая, с какой скоростью оно гналось за нами, я думаю ему не составит труда разорвать взрослого человека на части.
Оно взглянуло мне в глаза и что-то пролепетало. Звук его голоса чем-то напоминает плач ребенка. Это ужасно, Исабель. Я подумал - что может быть безобиднее, чем дитя, заблудившееся в лесу? Что может быть трогательнее, чем просьба о помощи маленького ребенка? Разве любой уважающий себя сеньор не бросился бы на помощь, услышь он на охоте или в путешествии детский плач?
Вернувшись к событиям нынешней ночи скажу лишь, что посмотрев мне в глаза несколько мгновений, оно, я готов поклясться, ухмыльнулось, и исчезло в ночи. Сразу после этого, я достал бутыль вина, что берег для маркиза и сейчас сижу здесь один и пишу тебе письмо. Конечно же, я не могу никому довериться и рассказать об этом, ибо не хочу оказаться в одном из домов скорби. Кучер исчез, и я продолжу путь верхом. Прости, любимая, но видимо мне не суждено вновь увидеть андалузских рассветов. Прощай, Исабель.
Твой мертвый Алехандро.

Очерк: Душа

День за днем оно пыталось продать душу. Свою хромую, уродливую душонку. Стояло у торговых рядов, где крикливые кумушки совали под нос прохожим пахнущую тухлятиной рыбу.
Душу, купите душу! Оно стояло под проливным дождем, а прохожие безразлично шли мимо, спеша по своим неотложным делам. Оно протягивало к ним руки, увещевая, уговаривая, моля. Душа-то недорогая. Цена ей - гнутая монетка.
Оно стояло и смотрело в безразличные лица, скрывающиеся то под маской сочувствия, то под личиной брезгливости. И никому, никому не была нужна его душа.
Душу, возьмите душу! Даром! Оно стояло под проливным дождем и крупные капли текли по его лицу. Дождь-слезы, слезы-дождь.
Заинтересованный прохожий остановился, прицениваясь. Оно бережно протянуло ему свою душу, а он, разглядев ее поближе, брезгливо отшатнулся и, не оглядываясь, поспешил прочь.
Душу, похороните душу! Оно брело куда глаза глядят, вскоре скрывшись за стеной ливня. Где-то там, в грязи у торговых рядов валялась его душа.

Я знаю

Аромат горячего черного кофе приятно щекотал ноздри. Хорошо-то как. Я откинулся на спинку неудобного стула и сделал большой глоток горького напитка. Блаженство. И пусть только попробуют...
- Сергеич! - визгливый женский голос прервал благостный поток моих мыслей самым беспардонным образом.
- Ну чего орешь, Люд?! Умер у вас что ли кто-то? - вопрос чисто риторический. Если зовут меня, значит все-таки умер. - Подождет покойничек, некуда ему спешить. Отспешил свое уже.
Ворча уже чисто для порядка, я накинул халат и, аккуратным пинком распахнув дверь, поплелся смотреть мертвеца.
- Ну Виталий Сергеич же! - в голосе нашей медсестры, Людмилы Геннадьевны, будь она неладна, слышались какие-то истерические нотки. - Вы посмотрите только!
- Люда. Чего я там не видел? - я вошел в наше царство вивисекции и осекся.
- Не видел, Сергеич. - медсестра юркнула ко мне за спину, бросая из-за плеча любопытные взгляды на металлический стол, где лежал... гм... труп.
Люда была права - такого я еще не видел. Ну почему всегда самый леденящий душу пиздец случается в мое дежурство?
На давно уже не блестящем металлическом столе лежал в общем-то обычный юноша. Тощий ботаник, каких сотни. Вот только выглядел этот ботаник так, будто последние несколько дней он провел на дыбе, где-нибудь в подвале святой инквизиции.
Его конечности были деформированы самым чудовищным образом: вряд ли хотя бы один сустав остался на своем месте, из-за чего труп выглядел каким-то несуразно долговязым и особенно тощим. Рот был широко распахнут, а глаза выпучены так, что едва не вываливались из орбит.
- Вот, полюбуйся, Сергеич. - Люда суетилась вокруг - Привезли сейчас - говорят срочно. Серьезные такие дяди. Скинули и уехали, а нам отдувайся...
- Раз серьезные, так чего сами не вскрыли? - я был настроен скептически. - И отдуваться, Люда, придется мне...
- Ты золото! - медсестра подхватила сумочку и крикнула уже из коридора - Не скучай.
- Спасибо, мать твою так. - процедил я в пустоту - Заскучаешь тут.
Вздохнув и еще раз помянув медсестру по матушке, я приступил к внешнему осмотру.
Да, у кого-то явно не все в порядке с головой. Локтевые и коленные суставы были не выломаны, а аккуратно разъединены, что заставило меня с сожалением отвергнуть версию о дыбе. Более того, были разъединены даже суставы пальцев. Будто кто-то сидел и планомерно и бережно выбивал парню сустав за суставом. Ни одного разрыва на коже, ни одной небрежно сломанной косточки. Меня передернуло.
Перевернув труп, я задумчиво уставился на след от укуса у парня на шее, сзади, в районе четвертого-пятого позвонков. Вот те раз. Педантичный маньяк-извращенец.
След в общем-то человеческой челюсти, если бы не одно но. Я несколько раз пересчитал отчетливые отметины, и мог с уверенностью заявить, что не видел еще человека с полусотней острых зубов, вместо положенных тридцати двух.
Ну ладно, тем лучше - вряд ли по городу шатается много типов с таким интересным отклонением. Решив не особенно задумываться по поводу укуса, я приготовился провести трепанацию черепа, когда случилось то, что сделало меня заикой на всю оставшуюся жизнь.
Парень дернулся.
Это была не простая посмертная судорога. Живым, впрочем, парень тоже не был. Я повидал на своем веку достаточно покойничков, и сомнений быть не могло - парень был необратимо мертв, но тем не менее дергался на столе, как краб, которого хулиганы перевернули на спину. Его изуродованные конечности, которые просто физически не могли двигаться, скребли по столу, пытаясь нащупать опору. Я отшатнулся к стене, вжимаясь лопатками в холодный кафель и мечтая оказаться как можно дальше отсюда, когда это подняло голову.На меня взглянули мутные глаза покойника и существо заскребло руками активнее, уже с явным намерением добраться до меня.
Меня же тем временем будто парализовало. Широко распахнутыми глазами я смотрел, как оно медленно и неловко сползает со стола и перебирает пальцами по полу все ближе и ближе ко мне. Я был в ловушке - единственное окно в зале находилось по другую сторону стола, а существо медленно, но целенаправленно ползло ко мне.
- Здравствуйте. - низкий мужской баритон будто вывел меня из оцепенения.
Я повернулся на звук и увидел высокого человека в сером костюме. Он стоял в дверях и со скучающим видом смотрел на гротескную картину, развернувшуюся в морге. Обычный мужчина со следами недосыпа на лице. Обычный усталый человек, если бы не его глаза - золотые радужки и пурпурные точки зрачков.
- Здравствуйте. - повторил он. - Я пришел забрать свою вещь.
Он недвусмысленно кивнул на замеревшее на полу существо и виновато улыбнулся. Тогда мне поплохело окончательно. Я еще ни у кого не видел такой улыбки. Улыбки в полсотни острых зубов.
Уже в полуобморочном состоянии оседая на пол, я видел, как человек подошел к существу и без видимых усилий взвалил его на плечо. Уже скрываясь в дверях он обернулся:
- Извините за беспокойство. - и исчез в коридоре.
До утра я просидел в углу морга, нервно вздрагивая от каждого шороха. Последнее о чем я думал - как буду объяснять “серьезным дядям” пропажу трупа. Впрочем ни наутро, ни на следующий день, за трупом никто не пришел.
Утром меня, уже немного оклемавшегося, но бледного как смерть нашла Люда.
- Сергеич, ты чего? А труп где? - засуетилась медсестра.
- Забрали его.
- Кто?
- Кому нужен, те и забрали.
Люда еще немного повертелась вокруг и, бросив пару обиженных реплик, ушла. Ну и пусть.
На следующий день, я ехал в метро, устало прислонившись к поручню, когда почувствовал легкий толчок в спину. У моего уха недвусмысленно клацнули зубы и я увидел удаляющуюся спину человека в сером костюме. Уже в дверях вагона он обернулся, сверкнув золотом глаз из-под солнцезащитных очков и вышел на станцию.
Приехав домой, я весь извертелся перед зеркалом, пытаясь найти след от укуса, а тем же вечером собрал вещи и уехал из города. Я понял этот прозрачный намек. Я знаю. Но никому не расскажу, потому что не хочу однажды обнаружить у себя сзади на шее след от укуса. И не хочу узнать, что будет потом.

Дым сигарет

Вейся, вейся сизый дым сигареты,
Трепещи на ветру огонек.
Пусть моих нескладных куплетов
Рассказать я тебе не смог,
Пусть все так же холодны взоры,
Как седую вечность назад,
Пускай наших ночных разговоров
Неизящен и прост маскарад.
Я не буду просить пощады,
Я не сдамся, пусть шанса нет.
Мне не нужно другой награды...
Вейся, дым моих сигарет.

Забытое

Вы когда-нибудь задумывались, что скрывается в пыльных коробках на антресолях, в темных углах чердаков или среди забытого в кладовых хлама? Пауки? Да, пауки - это неприятно, но, возможно, среди кучи барахла может родиться что-то намного страшнее пауков. Что-то злое на весь мир. Что-то одинокое. Что-то забытое. Что-то желающее мести и имеющее возможность ее осуществить.
Как часто вы слышали, как что-то со стуком падает на антресолях, которые вы не открывали уже очень и очень давно? Как часто вы списывали тихий, почти неслышный шорох из кладовой на грызунов? Сколько раз, лежа ночью в своей теплой постели, сквозь дрему вы слышали осторожные, крадущиеся шаги на чердаке?
Вещи имеют память. Так говорили еще столетия назад. А в любой сказке, как известно, есть доля правды. Как вы думаете, что чувствует вещь, оставленная в самом дальнем углу кладовки? Что она помнит? Как хозяева, некогда пользующиеся ей, бросили ее, забыли, оставили гнить и покрываться пылью.
Простой вопрос - вы бы не обиделись на ее месте? Не воспылали бы жаждой мщения? Когда боль и обида забытой вещи достигают апогея - что-то рождается. Оно пока слабо и немощно, как любой новорожденный. Оно вынуждено скрываться и осторожничать. Но поверьте, оно вырастет.
Разве, сидя спиной к дверному проему, вы никогда не ощущали, что за вами наблюдают? Может быть пара, может быть восемь, может быть несколько десятков внимательных глаз. Думаете то мерзкое чувство, заставляющее вас перед сном укрываться одеялом с головой, возникает из ниоткуда?
И потом, все эти странности так раздражают. Одно дело, когда ваше имя вдруг забывает полузнакомый человек, но совсем другое - друг, с которым вы знакомы уже не один десяток лет. Он краснеет и извиняется, искренне недоумевая, что же с ним произошло. Но что-то произошло не с ним. И даже не с вами. Просто что-то, рожденное забытым, наконец выросло.
Кто-то мудрый сказал - мы живы, пока нас помнят. Первый тревожный колокольчик прозвонит для вас, когда с ужасающим постоянством такие знакомые вам люди начнут забывать ваше имя, иногда даже ваше лицо.
Второй колокольчик затрепещет, когда, позвонив своей девушке вы услышите в ответ холодное - “Кто это? Вы ошиблись номером.” и короткие гудки.
Наконец, третий и последний тревожный колокольчик прозвонит, когда вам перестанут приходить счета за коммунальные услуги и люди не будут помнить вас дольше пары секунд. Теперь вы один на один. Вы и что-то забытое. Что-то, упивающееся своей изящной местью.

Очерк: Надежда

Он был из тех редких людей, для кого слова “надежда умирает последней” не были пустым звуком. Какой бы безвыходной ни была ситуация - он не сдавался, пока оставался хотя бы призрачный шанс добиться успеха. Пока вообще был возможен успех.
Пожалуй, если бы он когда-нибудь безнадежно влюбился, то продолжал бы бороться за свою возлюбленную до конца дней своих. Его не остановило бы ее показное равнодушие, ее рассказы про другого, с которым она хорошо проводит время. Он продолжал бы надеяться даже когда она шла бы под венец. Так ярко, так красочно представляя себе образы, которым не суждено сбыться: вот сейчас она развернется и сбежит к нему, в его объятия. Наверное он продолжал бы надеяться и позже.
К счастью, он никогда не влюблялся. Ни безнадежно, ни удачно. Никак.
Не удивительно, что с таким упорством, он стал хорошим военным врачом. Судьба бросала его в самое пекло, где цена человеческой жизни - пуля. Он выживал. Выживал сам и вытаскивал с того света раненых. Он был отличным врачом.
Он умер таким-же упорным, когда, пригнувшись от свистящих над головой пуль, с хрустом вгрызающихся в кирпичные стены, тащил раненого солдата в окоп. Шальная пуля впилась не в холодный кирпич, а в живую плоть, перебив ему позвоночник.
Он упал, но продолжал ползти, таща за собой раненого. Подтягиваясь, чуть ли не зубами впиваясь в изрытую сапогами землю, он дополз до окопа. Он умер, лежа на краю, уставившись потускневшими глазами в хмурое небо. Он был хорошим врачом. Он был...

Тик-так

Тик-так...
Стрелки часов на стене размеренно отмеряют секунду за секундой.
Тик-так...
Циферблат словно залит кровью в пламени этого алого заката. Вечные сумерки. Это солнце никогда не скроется за изломанной линией горизонта. Никогда на это грязное серое небо не взойдет луна.
Тик-так...
“Время уходит”. Эта фраза приобретает здесь новый, зловещий смысл. Куда же, черт возьми, уходит время? Сюда, ко мне. В эту комнату с картинами на потрепанных обоях. В этот маленький театр одного зрителя. В мой персональный уютный ад.
Тик-так...
Портреты на стенах ухмыляются с привычным сарказмом. Кто все эти люди в черных фраках, со старомодными прическами и франтоватыми моноклями на цепочках?
Тик-так...
Почему на каждом портрете есть одна общая деталь? За спинами напыщенных кавалеров и изящных дам - часы. Одни и те же часы на каждом портрете. Старинные, потрепанные временем. Временем...
Тик-так...
Куда-то же должны деваться упущенные возможности, напрасно прожитые дни, несказанные слова. Они все здесь, у меня. Куда уходит время? Скоро стрелки часов на стене отмерят чью-то небольшую оплошность, чью-то трагедию, чью-то ошибку. А дальше?
Тик-так...
Иногда я замечаю что стрелки движутся в обратную сторону. Мне плевать. Меня нет. Меня нет и никогда не было среди тех, чье упущенное время я сейчас проживаю. Так какое мне дело до этого.
Тик-так...
Иногда меня забавляет вся абсурдность и несправедливость этого процесса. Почему кто-то спокойно высыпается в уютной могиле, видя в своих цветных снах райские кущи, а я сижу за грубо сколоченным деревянным столом и не отрываясь смотрю как тикают проклятые часы.
Тик-так...
Разве я виноват в том, что никогда не рождался? Разве виноват, что кому-то пришла в голову мысль, что мне лучше бы не видеть свет? Почему я должен отдуваться за всех нерожденных детей этого мира, будь он неладен.
Тик-так...
Почему я должен раз за разом переживать это щемящее чувство упущенного шанса? Неужели это никогда не кончится? И, будто издеваясь, часы на стене:
Тик-так...
Постойте... Вот это интересно. Заливаюсь счастливым смехом. Похоже кое-кто допустил поистине чудовищную ошибку. Довольно улыбаясь, наблюдаю за тем как безумствуют часы на стене. Лица на портретах искажаются от бессильной ярости.
Тик-так...
Еще бы не сходить с ума стрелкам. Еще бы не злиться владетельным сеньорам на картинах. Похоже, что сейчас часы отмеряют упущенное время всего человечества разом. Кое-кто допустил поистине чудовищную ошибку...
Тик-так...
Вот он, момент, которого я... ждал? Смакую новое слово, как изысканный деликатес. Веселые трещинки бегут по стеклу на циферблате. Стрелки извиваются, как умирающие змеи. Вот он, момент, когда мое время остановилось. Свобода...
Тик...

Грай. Эпилог.

- Грай...
- Да, Кэт?
- Я всегда буду с тобой, Грай. - она погладила его по плечу - Теперь ты не один.

Когда он ушел, привычно шагнув в стену, Кэт долго сидела на краешке кровати, о чем-то раздумывая. Ложиться спать уже не имело смысла - солнечное утро и мысли о рассказе Грая прогнали сон, поэтому она решила прогуляться.
Это был на редкость погожий денек: на небе ни облачка, свежий, не отравленный бензином воздух провинциального городка приятно наполнял легкие с каждым вдохом.
Кэт бесцельно прохаживалась по улочкам города, вспоминая рассказ друга деталь за деталью, и ее сердце сжималось от жалости к этому одинокому... человеку?
Из раздумий ее вырвал визг тормозов. А потом она провалилась куда-то в темноту.
Полный боли и отчаяния стон, разнесшийся по городку заставил обывателей бросить свои дела и замереть, прислушиваясь. Казалось, что в этом стоне была воплощена вся боль, все горе, какое только может существовать.
А на одной из улочек несколько человек стали очевидцами трагедии.
Они видели, как задумчивая девушка переходила дорогу, когда из-за поворота на бешеной скорости вылетел спортивный автомобиль. Водитель пытался затормозить, но не успел.
Девушка лежала на асфальте и под ней растекалась лужа крови.
А потом раздался этот стон. Оконные стекла завибрировали, задрожали, словно от боли.
Тогда очевидцы аварии и увидели то, что позже провело их по многим психиатрам. Прямо из стены напротив места трагедии вышел, даже пожалуй выпал человек. Спотыкаясь и то и дело падая, он бросился к девушке.
Упав около нее на колени, он сжал ее в объятиях и зарыдал. Никто не видел его лица, но многие готовы были поклясться, что под капюшоном куртки его просто не было.
Незнакомец сидел на коленях, обнимая умирающую и плакал. Вместо слез на асфальт падали, исчезая в полете, яркие искры. Время будто замерло в этом месте, был только рыдающий человек и безнадежно мертвая девушка.
Люди видели, как человек, пошатываясь, встал, и, что-то тихо проговорив, дотронулся до лба погибшей.
Они видели, как он шагнул в стену, нежно держа что-то светящееся в руках.

Кэт похоронили на городском кладбище, что раскинулось на холме за городом, рядом с бабушкой. Родственников у нее не было, и тем удивительнее казалось то, что простенькая могилка никогда не зарастала травой и кто-то всегда приносил туда свежие цветы. Странные, переливающиеся всеми цветами радуги цветки, похожие на лилии.
Поговаривали, что если прийти на кладбище на закате - можно увидеть размытый силуэт, появляющийся рядом с могилой, как только последние лучи солнца скрываются за горизонтом. Призрак, или морок, но он каждую ночь стоял у оградки, сжимая что-то в руках.
В четырех длинных руках...

Очерк: Смешная шутка

Всю жизнь никто не воспринимал его серьезно. Возможно виной тому - он сам, может быть просто издевка судьбы, рока, фатума. Но его слова всегда принимали за шутку. 
Поначалу это было смешно. Он был душой любой, даже полузнакомой компании. Потом начало раздражать. Потом - приводить его в бешенство, тихую ярость.
- А знаешь, я тебя люблю.
- Ой, да ладно тебе! - улыбка и тихий смех в ответ.
- Нет, правда!
- Ага! И тебя с первым апреля. 
Но ведь должно быть что-то, хоть что-то, сможет ему помочь.
- А сейчас я буду тебя убивать. - нож в его руке бросил солнечный зайчик на ее лицо. - Смешная шутка, правда?
Вытирая лезвие о полу пиджака, оставляя багровые разводы на ткани, он удовлетворенно вспоминал, как с мертвого лица сползала улыбка.
- Эй, ты чего грязный такой? Это кровь что ли?
- Кровь.
- Ха, смешная шутка. Осторожнее с краской в следующий раз, художник.
- Хорошо, я буду осторожен. Очень осторожен. - он улыбнулся.
Смешная шутка...

Грай. Часть III.

Этим вечером Грай так и не появился. Зато, проснувшись среди ночи, Кэт нашла у себя на подушке странный цветок, похожий на лилию, переливающийся всеми цветами радуги. Совсем как тот, что Грай дарил ей, когда она была маленькой.
Когда на город опустилась темнота, она сидела в кресле, перебирая в руках цветок, и ждала. Как только последний луч солнца вспыхнул и погас, девушка скинула с себя дрему и подошла к стене. Положив руку на незатейливый рисунок обоев, она прижалась к ним лбом и прошептала, закрыв глаза:
- Грай, выходи, я не обижаюсь. Прости меня.
Почувствовав, как ей на плечо опустилась такая знакомая холодная рука, Кэт улыбнулась.
- Грай...
- Я знаю. - тихо прошелестел он - Я не должен был тебе это показывать.
- Дурак - она обернулась, широко улыбаясь - Я же сама тебя попросила. И теперь ты так легко от меня не отделаешься. Рассказывай!
- Что рассказывать? - искры под капюшоном непонимающе замерцали.
- Все. Рассказывай все. И с самого начала. - Кэт присела на краешек кровати, решительно скрестив руки на груди.
Грай неопределенно хмыкнул, но покорно опустился в кресло напротив.
- Это будет долгий рассказ. - он откинулся на спинку кресла. - Ночь длинна, поэтому слушай...
- Все началось с конца. Конца моей жизни. Я не буду утомлять тебя рассказами о ней, это не важно. Скажу только, что я ничем не отличался от миллионов других людей. Не было никаких причин стать... этим.
Шла война. О, какая это была война. Было ощущение, что сам дьявол пришел на землю и привел за собой ад. Поля утопали в крови, и на костях вырастали высокие травы, вскормленные человеческой кровью.
Неважно что это была за война и с кем, но именно там я умер. Знаешь, Кэт, когда рядом с тобой разрывается пушечное ядро, шансы выжить стремятся к нулю. А я выжил. Выжил, черт подери. Лучше бы умер на месте.
Знаешь, Кэт, тогдашняя медицина ограничивалась пенициллином и алкоголем, а когда у тебя оторваны ноги и раздроблена добрая половина костей, это слабо помогает. Я мало помню из своего пребывания в лазарете. Помню, что бредил, а когда приходил в сознание - мозг отказывался воспринимать реальность из-за дикой боли. Я прятался в выдуманных мирах, рожденных моим воспаленным разумом.
И однажды ночью я увидел его. Я до сих пор могу только подозревать, чем было это существо.
Я как обычно не мог уснуть из-за боли. И, сквозь кровавую пелену в глазах, я увидел высокого человека, прохаживающегося меж коек. Я бы скорее всего не обратил на него внимания, если бы что-то не показалось мне странным в его облике. Когда мне удалось сконцентрироваться, я понял. Если бы не сломанная челюсть, я бы закричал. Но кричать я не мог, а раздробленные кости не давали двигаться, и поэтому я просто лежал и смотрел.
Смотрел на то, как высокий, костлявый незнакомец ходит между коек, на которых лежали безнадежные раненые. Незнакомец, с четырьмя длинными руками. Он прошел совсем рядом со мной, и я почувствовал какое-то странное тепло и умиротворение, исходившее от него. Странно - еще секунду назад я испытывал дикий ужас, а когда он подошел - боль будто отступила на второй план, и мне даже захотелось, чтобы он остановился около меня. Однако окинув меня взглядом неразличимых в темноте глаз, он прошел чуть дальше.
На соседней койке лежал мой товарищ. Шальная пуля пробила желчный пузырь, началось заражение, и бедняга мучился похлеще меня. Так вот, незнакомец остановился рядом с ним и я услышал, тихий стон, когда он наклонился над койкой. Это... Существо положило руку на лоб раненому и что-то прошептало. Кэт, ты знаешь, как шелестят осенние листья? Хорошо. Это был не шепот, а именно такой шелест.
А потом я увидел как он выпрямился, и в его руке сияла бледным золотом искра. О, такое тепло исходило от нее, такое... счастье. И сила.
Он что-то довольно прошелестел, сжимая ее в кулаке, и развернувшись, исчез. Тогда я подумал что мне показалось, но я готов был поклясться, что он шагнул прямо в стену.
Утром оказалось, что мой товарищ умер. И почему я совсем не был этому удивлен?
Как ни странно, на следующий день я был еще жив, и с нетерпением ждал ночи. В моем больном мозгу зрел план. Безумный, да. Но умирающий готов хвататься за соломинку, особенно, если есть шанс избавиться от боли. Я не оправдываю себя, но тогда мне казалось, что я поступаю правильно. Тем более, что на освободившуюся койку положили очередного смертельно раненого, который не должен быть дотянуть до рассвета.
Этой ночью я не спал. Мой несчастный сосед заходился в бреду. Знаешь, каких только монстров не создает агонизирующий разум, и мне казалось, что бедняга видит их всех одновременно.
Я ждал. Уже не проклиная боль, а вознося ей хвалу, я ждал, и боль не давала мне провалиться в сон. И наконец я снова увидел его. То самое существо вновь появилось словно из ниоткуда и побрело своей усталой походкой меж коек. Вот оно, ненадолго задержавшись, прошло мимо меня и остановилось у изголовья моего несчастного соседа.
Я тихо наблюдал, как оно положило руку ему на лоб. Как он изогнулся дугой, тут-же обмякнув, а в руке у существа затрепетала искра, щедро разбрасывая вокруг тепло и... жизнь.
И тогда я совершил самый безумный поступок, на который только был способен. Собрав все оставшиеся силы, я бросился вперед, заново разрывая так и не сросшиеся сухожилия. Я выхватил искорку из рук существа и сжал ее в кулаке, падая на пол. Кажется я ударился сломанными ребрами, протыкая легкие осколками костей, но так и не выпустил ее.
Я лежал на полу, булькая кровью, чувствуя в своем кулаке всю эту жизненную энергию, но не зная, как ее использовать. И тогда оно, это существо, склонилось надо мной.
Оно смотрело на меня мириадами разноцветных искр. Что-то прошелестев, оно указало на искру, а потом коснулось моего лба. Тогда я увидел у него в руке свою тусклую, почти бесцветную искру и понял что делать.
Когда я разжал кулак, поднеся его к лицу, мир вокруг взорвался красками. Я лежал, хватая ртом воздух, а существо смотрело на меня и, кажется, улыбалось. Моя искра, моя душа исчезла где-то у него в кулаке. А у меня теперь была новая.
Вокруг меня будто бушевал ураган, я упивался этой силой. И самое главное - боль ушла, и я чувствовал свои ноги. А потом краски начали... Я не знаю, как это описать... Краски начали ржаветь.
Я закричал. Сначала от страха, затем от боли. Мучения из-за ранения показались благодатью по сравнению с этой болью. Краски ржавели, а вместе с ними, ржавела, превращаясь в тлен, моя плоть.
А потом все исчезло. Я лежал на полу, обессиленный и... мертвый. А рядом стояло это существо и довольно мерцало своими искрами, указывая на меня длинным пальцем. Когда я вновь услышал его шепот-шелест, я понял, что мне казалось в нем странным. Так звучала бы фраза, если бы ее одновременно шептали миллионы голосов. Единственное, что я смог разобрать - “Теперь твой черед”. Оно как-то по человечески ссутулилось и исчезло, шагнув в стену.
Я начал приходить в себя. Попробовав заговорить я ужаснулся - я говорил голосом своего умершего соседа. Бросив взгляд на свои руки... Нет, я не буду говорить что я увидел, взглянув на свои руки, и позже, смотря в отражение на воде.  Это и не важно.
Не буду рассказывать и о том, как бежал. Бежал из лазарета, из города, подальше отсюда, как можно дальше от войны.
Я бежал и чувствовал его душу в себе. И, что самое страшное, я хотел еще.
Тогда я решил, что буду брать искры только у... гм... плохих людей. Я искал убийц, воров, насильников и забирал их души. Но знаешь, Кэт, душа убийцы, она как несвежее мясо - есть можно, но гнильцой отдает. И уже скоро они начали разрывать меня изнутри. Знаешь, это неприятно, ощущать в себе всех этих... Я начинал думать их мыслями, хотеть их желания. И я понял, что на каждую гнилую душу должна приходиться одна чистая, иначе... мне не хотелось думать, что случится, если они завладеют мной.
Чем больше я... ел, тем прозрачнее становился мой мир, тем выше рос курган на старом кладбище, где похоронили то, что от меня осталось. Да-да, мое тело лежит где-то там, на холме. А теперь в моем мире почти нет красок, и курган упирается в небеса.
И знаешь, Кэт, я боюсь. Я очень боюсь, потому что иногда я вижу его. Вижу четырехрукий силуэт где-то вдалеке и хоть не могу поклясться, что это не игра моего воображения, но мне страшно. Я боюсь, что когда-нибудь мой мир станет полностью прозрачным. Боюсь того, что может произойти когда это случится.
Вот пожалуй и конец моей истории. Я здесь. Не знаю почему, но здесь. И с тобой, впервые за долгое, долгое время, я чувствую себя чуть более живым.

Грай замолчал, устало ссутулившись в кресле, а за окном нерешительно касались земли первые лучи солнца.

Грай. Часть II.

- Грай, куда мы... - Кэт запнулась.
Вместо того, чтобы врезаться в стену, они с Граем будто прошли ее насквозь. Поначалу яркий свет ослепил девушку, но вскоре глаза привыкли к этому льющемуся со всех сторон мертвенному голубоватому свечению.
Она стояла и удивленно оглядывалась вокруг. Это определенно была ее квартира, но преображенная до неузнаваемости. Стены, пол и потолок стали прозрачными, будто были сделаны из слегка замутненного стекла. Да что там стены, все вокруг стало прозрачным и зыбким, как мираж.
Несмотря на поздний час, вокруг было светло, и Кэт смогла разглядеть окружающий ее мир в подробностях. Мир был похож на карандашный набросок, на скетч, нарисованный на скорую руку. Девушка увидела, что вокруг, в соседних квартирах, и дальше, насколько хватало взгляда суетятся странные облачка, похожие на сгустки дыма, с яркой золотой искрой в центре каждого. Искры были подобны тем, что сверкали под капюшоном Грая, только не меняли свой цвет, оставаясь безмятежно золотыми.
- Грай, что это? - дар речи наконец вернулся к Кэт.
- Люди.
- А эти искры?
- Это... - Грай задумался - Полагаю, тебе будет привычно называть это душой.
- Ааа... - Кэт красноречиво посмотрела на переливающиеся искорки во мгле, что была у Грая вместо лица.
- Нам туда. - Грай сменил тему, прервав не заданный вопрос, и махнул рукой куда-то вдаль.
 Там, где в привычном для Кэт мире на склоне холма раскинулось старое, даже пожалуй древнее кладбище, сейчас возвышался курган. Король всех курганов, он упирался вершиной в небо, увенчанный огромными камнями, похожими на обелиски и дольмены одновременно.
- Ты там живешь?
- Да, пойдем. - Грай снова взял Кэт за руку.
Не успела девушка подумать, каким образом они будут пешком добираться в такую даль, как Грай сделал шаг. На секунду Кэт показалось что они летят, в глазах помутилось, а когда головокружение прошло, они уже стояли у подножия кургана. Лицом к окованным сталью простым воротам.
Створки отворились со зловещим скрипом, напомнив девушке старые фильмы ужасов, где герои спускались в катакомбы. Там двери всегда открывались с подобным звуком, нагнетая жуткую атмосферу. Но сейчас этот скрип не показался ей чем-то надуманным, лишним, как будто створки открылись именно так, как и должны были. Как им и было предназначено.
Изнутри курган оказался изъеден тоннелями и коридорами, как гнилое яблоко ходами червей. Спуски и подъемы, лесенки и переходы. Вскоре Кэт окончательно запуталась в этом переплетении тоннелей, просто следуя за Граем.
Один коридор сменялся другим, и вместе с ними менялась и обстановка. Вот они идут пыльным узким тоннелем, где паутина свисает с потолка и путь освещают лишь чадащие факелы. Спуск по винтовой лестнице, и их шаги гулким эхом разносятся по гигантскому залу, стены которого выложены цветным кирпичом, а потолок тонет в непроглядной темноте, которую пытаются разогнать лампы в решетчатых кожухах.
Кэт потеряла счет времени, когда идущий перед ней Грай вдруг резко остановился.
- Пришли. - его голос показался девушке необычно безжизненным. Таким, как был при первой их встрече. - Ты хотела смотреть - смотри.
Грай, ссутулившись, оступил в сторону, и взору Кэт открылся дверной проем, за которым пол резко уходил вниз, образуя отвесную стену, спускающуюся куда-то в темноту.
В камень были вмурованы, даже скорее впаяны, тысячи людей. Кто-то по пояс, другие по грудь, у некоторых из стены выступало только искаженное криком лицо. Тысячи, может быть десятки тысяч людей, разевающих рты в безмолвном крике. Внутри каждого, словно проступая через плоть трепетало облачко, подобное тем, что Кэт видела в городе, вот только внутри этих не было искр.
Девушка в ужасе попятилась, но Грай поймал ее за руку.
- Не уходи.
- Грай...
- Да, они все живы.
Кэт всхлипнула.
- Грай, я хочу уйти.
- Смотри, вон человек, что напал на тебя. - Грай указал куда-то вниз.
Там, корчась, словно от дикой боли, метался мужчина. Он упирался руками в стену, пытаясь выбраться, но камень держал крепко, и человек только срывался вниз, удерживаемый каменными тисками в области пояса. По его лицу текли слезы смешанные с грязью, а рот искривлялся в безмолвных рыданиях и мольбе.
- Грай, давай уйдем.
- Видишь, он страдает. Будет страдать всегда.
- Я хочу ВЕРНУТЬСЯ! - Кэт сорвалась на крик.
Грай вздрогнул, будто очнувшись от транса, и, взяв Кэт за руку сделал шаг вниз, в пропасть. Девушка даже не успела испугаться, лишь зажмурила глаза от неожиданности, а когда открыла, они уже стояли в ее квартире и мир вокруг был прежним. Нормальным.
- Кэт...
- Ты идиот!
- Кэт, прости. - Грай расстроенно развел руками.
- Дурак! - По лицу Кэт катились слезы. - Уходи!
- Но...
- Уходи! - Кэт топнула ногой.
- Как скажешь. - Грай отвернулся и исчез в стене.
Этой ночью девушка так и не смогла уснуть. Она сидела в кресле, глядя в окно, словно пытаясь убедиться, что мир вокруг нее реален. Что он вдруг снова не превратится в карандашный набросок, а вдалеке вновь не вырастет страшный курган.
Слегка успокоившись, Кэт почувствовала стыд. Зачем она накричала на Грая, дура. Сама ведь попросила его показать это место, и еще выставила виноватым. Дура, дура, дура. Истеричка! Девушка раздосадовано ударила кулаком по подлокотнику. Ничего, как только Грай вернется, она выпытает из него все об этом месте. И конечно же о том, кто же он, мать его, такой.