Побудь со мной

Мне страшно. Мне чертовски страшно писать эти строки. Я не знаю, какие последствия может повлечь за собой мой невинный рассказ. Но, как говорил один умный человек, всякому страху нужно смотреть прямо в глаза, и в данный момент я смотрю в глаза своему страху. Своему ужасу. Своей смерти.
До недавних пор я работал могильщиком на старом кладбище нашего захолустного городка. Конечно, я не могу сказать что мне нравилась моя работа. Да и какому человеку в здравом уме она может понравиться. Однако платили мне исправно и я не испытывал особых неудобств, зарывая очередной гроб в землю.

Это были очень странные похороны. Не было скорбящих родственников. Не было священника. Не было даже обычных кладбищенских алкоголиков, которые наблюдают за похоронами в надежде угоститься бесплатной стопкой водки.
Под вечер у ворот кладбища затормозил грузовик, и хмурый водитель помог мне вытащить из кузова простой деревянный гроб, грубо сколоченный из необработанных досок.
Когда мрачная поклажа была успешно водружена на мою тележку, водитель что-то буркнул себе под нос и укатил в неизвестном направлении.
Я же, насвистывая под нос похоронный марш Шопена, поволок свою ношу в сторону недавно вырытой могилы. Меньше народу - мне же легче. Несмотря на специфику своей работы я так и не смог привыкнуть ко всем этим слезам, горечи последнего прощания и скорби.

Первая горсть земли всегда самая тяжелая. С ней приходит понимание, что сейчас, где-то там, внизу, в этом деревянном ящике навсегда канет в лету некогда живой человек. Он тоже когда-то радовался солнцу, звездному небу, любил и ненавидел, дышал полной грудью. Первая горсть земли перечеркивает его жизнь, ложится приговором, печатью на его плечи.
Привычно вонзая лезвие лопаты в землю, я думал о своем, когда услышал то, чего в этот вечер на безлюдном кладбище услышать не мог. Откуда-то снизу, куда несколько минут назад была брошена первая горсть земли, раздался полный горечи стон. Так может стонать человек, полностью потерявший надежду на спасение, встретившийся лицом к лицу с самым ужасным, что только может случиться. Так может стонать человек, встретившийся со смертью. Со смертью в одиночестве.
Помню, что тогда я даже не успел испугаться. Да и стон этот вселял не страх, а скорее смертную тоску. Я готов был поклясться, что чувствую все отчаяние, все одиночество того, кого сейчас зарываю в холодную землю.
- Побудь со мной - я почувствовал на своем запястье чью-то холодную, едва ощутимую, но тем не менее стальную хватку и потерял сознание.

Я очнулся от сырости. Влага въедалась в кости словно какой-то диковинный хищник. Влага и холод.
- Я не хочу один... Так... Не хочу. - слова отдавались в мозгу, пробирая каждую косточку моего тела, звеня на зубах. - Побудь со мной.
Я лежал в гробу и чувствовал, как полтора метра земли давят на такую хрупкую деревянную крышку, грозя похоронить меня навсегда. Меня и того, кто лежал рядом, сжимая мою руку холодными костистыми пальцами.
- Побудь рядом. - умоляющие нотки в этом беззвучном голосе заставили меня тихо заскулить, заплакать. Не от страха, а от безмерной скорби. - В последний раз...
Я лежал, чувствуя, как земля продавливает наше ненадежное убежище. Лежал, и сжимал в ладони холодную руку мертвеца. Господь свидетель, во мне не было страха. Слезы катились по моим щекам, но это были слезы жалости.
- Спасибо... - я почувствовал легкое, почти невесомое рукопожатие. - Я не хотел... Прости. Но я боялся так... Один... Спасибо.
Земля наконец победила дерево и, с хрустом ломая доски, погребла в себе останки.

Я очнулся у свежей, осыпавшейся могилы. Поскальзываясь и оступаясь, я побрел домой, то и дело, слыша за спиной почти неслышный шепот:
- Спасибо.
Я не боюсь смерти. Не боюсь, что когда-нибудь моя работа меня погубит. Но я безумно боюсь, что когда-нибудь уже я буду сжимать чью-то теплую руку своими мертвыми пальцами. Я боюсь, что когда-нибудь мой голос произнесет:
- Я не хочу... Один...
- Побудь со мной...