Traum

Разорви меня на части,
Кровью нарисуй портрет.
Моих рук капкан несчастья
Не раскроет мой секрет.
Плоть мою терзай клещами,
Кости молотом сломай
И гноящимися швами
Мои раны зашивай.
Жги меня огнем устало,
Выколи озёра глаз,
Чтоб клинка стальное жало
Мой окончило рассказ.
Моё тело на рассвете
Рыбаки найдут в реке
В чёрно-золотом браслете
На истерзанной руке.

Вернуться

Часть первая. "Воспоминание”

Здравствуйте, меня зовут... Впрочем уже не важно как меня зовут. В моём теперешнем состоянии многое перестало быть важным. На смену старым пришли новые ценности. И моё существование, в силу некоторых событий, приобрело совершенно иной смысл. Впрочем об этом я расскажу позже.

Жил я в полном одиночестве, в собственной квартире в центре города. Из окна был виден городской парк, где мамаши выгуливали своих чад, а молодежь собиралась в тесные компании вокруг одной из скамеек и живо общалась. Я-же был чужд всякому общению, выходящему за рамки делового. Я жил, придерживаясь некоего кодекса, сформировавшегося у меня в голове еще в детстве. Я никогда никого не любил. У меня не было друзей и закадычных приятелей, коллеги по работе всегда оставались только коллегами. Таким образом я был дырой в ткани общества. Чем-то вроде пустого места. Я был обычным серым человеком, офисным планктоном, одним из тех, чьи лица люди никогда не держат в памяти дольше минуты.

Моя жизнь текла размеренно и однообразно. Новый день ничего в нее не привносил, как и не забирал вчерашний. День за днем одно и то-же. Утро, будильник, работа, дом. Казалось, что я живу вне времени. Бесцельно и безнадежно. Не желая что-то изменить и не имея возможности внести разнообразие в свои унылые вечные будни.

Можно сказать, что меня просто не существовало. Я вымысел. Идея, порожденная в чьем-то воспаленном разуме, выброшенная в пустой мир и лишенная способности испытывать теплые чувства. Я не был полностью бесчувственным. Как и все, смеялся над комедиями, с удовольствием смотрел фильмы ужасов, слушал любимую музыку. Однако чувств к другим людям я никогда не испытывал. Даже в раннем детстве на такой, казалось бы, простой вопрос - "Любишь ли ты маму с папой?" - я терялся и не знал что ответить. Поэтому для общества я был ничем, пустым сидением в автобусе, чистым листом бумаги. Однако я никогда не задумывался, что на одной из остановок в автобус может кто-то войти и занять сидение, а на чистый лист чья-то рука может вписать слово.

Первое слово моей истории было написано промозглым ноябрьским утром. Этот дождливый день навечно врезался в мою память и будет оставаться там до самой моей смерти, если я конечно когда-нибудь жил и смогу когда-нибудь умереть.

Я открыл глаза за секунду до мерзкого вопля будильника. Всё как и днем ранее, и неделей, и годом. Поспешив выключить мерзко верещавшего электронного монстра, я подумал, что хорошо бы его заменить на другой, с более дружелюбной мелодией. Впрочем эта мысль посещала меня каждое утро, но будильник по прежнему гордо занимал своё место на прикроватной тумбочке, незыблемый, словно скала, день за днем дающая отпор морскому прибою.

Прогоняя остатки сна, я встал с постели и направился в ванную, принять душ. Кафель приятно охлаждал босые ноги, развеивая утреннюю сонливость. Раздевшись, я встал под струю горячей воды, ударившей мне в лицо подобно рукотворному дождю.

Пока я принимал душ мне не давала покоя какая-то маленькая деталь. Нечто в моём доме было не таким, как всегда, ставило под сомнение мою привычную жизнь. Здесь было что-то, чего быть не должно. Или не было чего-то, что на протяжении долгих лет занимало своё место.

Пожав плечами и списав всё на непогожий день я подошел к зеркалу. Смахнув рукой капельки конденсированной влаги я застыл на месте. Вот что не давало мне покоя. Там, где должно было быть моё отражение, преданным двойником повторяющее все движения хозяина, была пустота. Нет, в зеркале отражалось всё что положено: стены за моей спиной, полки и бутылочки с шампунем и кремом для бритья. Не было только меня. Пустота. Будто я не стоял сейчас перед зеркалом, в спутанных чувствах пытаясь убедить себя, что это лишь сон, просто ночной кошмар. Вот только мне никогда не снились кошмары.

Медленно, как во сне, я поднес руку к лицу. Всё на месте: пять пальцев, смуглая кожа и шрамик на мизинце. Определенно это моя рука и я не превратился вдруг в человека-невидимку. Переведя взгляд на зеркало я не заметил каких бы то ни было изменений. Я по прежнему не верил в реальность происходящего, вот только в голове начали всплывать старые истории о вампирах. Усмехнувшись глупым мыслям и всё еще надеясь проснуться я вышел из ванной и с опаской подошел к окну, ожидая что солнечный свет испепелит меня и я наконец проснусь. Но нет. Я не превратился в груду пепла, солнце, как раз выглянувшее из-за туч лишь заставило меня прищуриться.

С чувством легкой паники я прошел в комнату с твердым намерением позвонить на работу и взять отгул. Этим правом я никогда не пользовался, из-за чего прослыл трудоголиком и человеком без личной жизни, как собственно и было, так что начальник мне бы не отказал. Взяв трубку, я приготовился набрать знакомый номер, но с удивлением обнаружил что телефон лежит на месте а моя рука сжимает пустоту. Мерзко засосало под ложечкой. Уже медленнее я попытался взять телефон в руку. Вот я ощущаю дрожащими пальцами шершавый пластик. Сжимаю миниатюрный аппарат. Подношу к уху... В этот момент голова закружилась, будто я взглянул в бездонную пропасть, неожиданно разверзшуюся под моими ногами. Когда я взял себя в руки телефон лежал на прежнем месте, будто насмехаясь. Слабость продолжалась лишь секунду, и возможно я бы ее не заметил, повтори я свою попытку лишь один раз. Но я пробовал снова и снова. Тщетно.

Левое веко нервно задергалось. Никогда не страдал нервными тиками, но сейчас похоже пробил мой час. Издав протяжный стон отчаяния я упал в так удачно подвернувшееся позади мягкое кресло и вскрикнул от боли. Подушки встретили меня твердостью гранита, словно кресло было высечено из цельного куска породы. Сквозь слезы боли и страха я осматривал комнату, пытаясь найти выход, и поверив в то, что это не сон. Мир отказывался признавать моё существование. Как воспоминание не может позвонить кому-то, так и вымышленный персонаж не может примять подушки своим весом.

Я просидел в кресле наверное несколько часов, бездумно уставясь в одну точку. Впрочем за фазами отрицания и страха наступила фаза принятия, как ей и положено. Слегка успокоившись я прошел в ванную. Я же принимал душ. Поворачивал ручки кранов, вытирался полотенцем. Быть может я смогу с чем-то взаимодействовать, думал я тогда. Подойдя к крану я повернул ручку, всем сердцем надеясь, что сейчас всё будет нормально, из смесителя хлынет вода и кошмар развеется. Но нет. Опять легкая слабость и больше ничего. Нервно хихикнув я сделал шаг к выходу и покачнулся, едва не упав. Возможно в этом вина нервного истощения, а возможно постоянные попытки вымотали меня.

Но я не собирался сдаваться так просто. Теперь мой путь лежал к входной двери. Я даже не стал пробовать повернуть ручку, всё равно бесполезно. Лишь прислонился спиной к стене и стал ждать. Через некоторое время за дверью послышались тихие шаги. Я встрепенулся и закричал, молотя обеими руками по двери. Я кричал чтобы вызвали милицию, пожарных, скорую, кого угодно. Кричал что у меня пожар, бандиты, умирающий человек. Кричал, что выход заблокирован. В общем и целом нес я полнейший бред, на который только был способен мой измотанный разум. Шаги слегка замедлились, затем затихли, будто человек остановился, раздумывая. Затем шаги стали удаляться, хлопнула дверь подъезда и настала тишина. Но я орал так, что своими криками должен был перебудить весь дом, они не могли меня не слышать! Со злости я громко выругался и тут-же ужаснулся. Мой голос звучал как шепот, даже скорее шелест. Будто игривый ветер пронесся сквозь опавшую сухую листву. Меня никто не услышит. Никто не придет. Полностью опустошенный я опустился на пол, обхватил колени руками и, кажется, заплакал.

Очнулся от полубреда-полудремы я уже вечером. Кряхтя поднялся с пола и принялся мерить квартиру шагами. Попытавшись повертеть ручку двери я направился к телефону, затем в душ, потом обратно к двери. И так раз за разом. Вдруг по спине пробежал неприятный холодок. Я понял что проголодался. Очень проголодался. На ватных ногах я прошел на кухню. На столе лежал кусок хлеба, из которого я собирался утром приготовить тосты. Господи, пожалуйста! Я молил бога, чтобы у меня получилось. Положив обе руки на стол, я аккуратно постарался сдвинуть хлеб с места. Хотя бы сдвинуть! Головокружение, на этот раз отдавшееся острой головной болью заставило меня жалобно вскрикнуть.

Мой разум помутился, и я с диким воплем бросился к окну и рванулся наружу, словно желая взлететь, не имея крыльев. Разбивая стекло своим телом, чувствуя как осколки врезаются в кожу, я стремился наружу. Секунда полета, приближающийся асфальт. Я зажмурился, готовясь к превращению в комок сломанных костей и разорванных сухожилий, как вдруг почувствовал столь знакомое головокружение. Открыв глаза я обнаружил себя стоящим у целехонького окна.

Снаружи наступила ночь, и на темное небо выполз серп месяца. Он заглядывал в окно и будто дразнил меня своей ехидной улыбкой. К этому времени на меня накатила странная апатия. В горле пересохло, резь в желудке была невыносимой, но мне было всё равно. Я был готов промучиться неделю и умереть от обезвоживания. Я действительно был к этому готов. Наивный.

Я сбился со счета через полтора месяца. На протяжении сорока трех дней я сидел в кресле, словно впав в некий транс. Иногда я поднимался и бесцельно кружил по квартире. Голод и жажда были невыносимы. Моя кожа свисала с костей как парадный костюм со скелета. Но я не умирал. Моё сердце продолжало биться в груди, отмеряя удар за ударом время моего существования. Я был неким извращенным подобием мумии, запертой в своём саркофаге в ожидании несчастного, который откроет её темницу и выпустит древнее зло на свободу. В моей душе крепла ненависть, да-да, именно ненависть к людям, которые копошились снаружи как муравьи. Изредка я подходил к окну и наблюдал за людьми в парке, за детьми и стариками, за мужчинами и женщинами. Наблюдал, и ненавидел их. Их свободу, их жизнь. А еще я ждал. Ждал, когда-же кто-нибудь придет и вскроет мой саркофаг.

Часть вторая. "Реальность”

Год спустя.

В хорошую, почти новую квартиру в центре города, из окна которой был виден парк, где мамаши выгуливали своих чад, а молодежь собиралась вокруг одной из скамеек и живо общалась, въехала семья. Дружная, почти идеальная молодая семья. Отец, мать, и их пятилетний сын.

Квартира была в отличном состоянии. Как говорил риэлтор, в ней раньше жил работник одной крупной компании,  но потом съехал никому не сказав ни слова. Год квартира простояла пустой, с мебелью, запакованной в чехлы и странным запахом средств от моли, но теперь пришло её время. Отец не мог нарадоваться: светло, тепло, отличный вид из окна и близость к центру делала её лакомым куском и отличным шансом выбраться из пригорода. Да и маленькому сынишке квартира сразу понравилась, просторно и уютно, полно места для всяческих игр. Поэтому семья не раздумывая въехала и принялась распаковывать вещи.

***

Что происходит? Кто эти люди? Почему они суетятся, радуются, снимают чехлы с вещей? Я провел в своем кресле вечность, и наверное покрылся бы пылью да плесенью, если бы мог. Как неприятно, когда что-то проходит сквозь тебя. Я испытал это ужасное чувство вечность назад, когда пришли люди и пьяный рабочий одевал чехол на кресло в котором я сидел. Будто нож сквозь теплое масло, его руки прошли сквозь мою грудную клетку. Я почувствовал тепло его кожи своими легкими, сердцем, сеточкой сосудов. Он-же лишь неосознанно поморщился, будто случайно угодил рукой во что-то склизкое и мерзкое.

Испытал я это чувство и теперь. Маленькое существо залезло в кресло с ногами и радостно подпрыгивало на пружинах. Мальчик. Лет пяти-шести. Уйди! Уйди! Уйди!!! Дай мне просто исчезнуть, раствориться в этом кресле. Дай мне уснуть вечным сном в моём саркофаге. Не слышит. Не видит. Не понимает. Сверлю его взглядом. Точнее пытаюсь сверлить.

За прошедшую вечность я изменился. Сильно изменился. Теперь я почти не помню каким был раньше. Есть лишь сейчас и теперь. Глаза будто подернуты серой пеленой, и мучительно тяжело поднять веки. Уйди! Как давно я не говорил вслух... Наверное вечность. Только мой голос беззвучен. Я пытался тогда говорить с рабочими, пытался даже дотронуться до них. Но тщетно.

Но это маленькое существо... Нет, мальчик не услышал меня, но будто почувствовал. Смешно нахмурив брови он аккуратно слез с кресла и убежал к родителям. А что если... Нужно попытаться встать. Разогнуть капкан костистых рук и вытолкнуть себя из проклятого кресла. Нужно предпринять еще одну попытку выбраться из своего открытого гроба, может безуспешную, но... Нужно.

***

Родители были на кухне, разбирали коробки с посудой, когда к ним прибежал сын. Он был слегка напуган, даже скорее удивлен. На вопрос отца что случилось, мальчик замялся и с детской непосредственностью ответил, что в кресле что-то сидит. Впрочем, когда они прошли в комнату, кресло было пустым.
- Что там было? - спросил отец.
- Ничего - мальчик смутился - просто дядя не хочет чтобы я там прыгал.
- Какой дядя? - отец удивленно взглянул на сына.
- Худенький - ответил мальчик и, кажется забыв о происшедшем убежал играть в другое место.

Тем временем за окном начало смеркаться. Близилась ночь и домочадцы, поужинав, разошлись по комнатам. Мальчик был счастлив - у него будет настоящая своя комната! Небольшая, но своя. Прыгнув в кровать он залез под одеяло, и приготовился спать. Незнакомое место немного пугало, но отец учил его, что в шкафу и под кроватью монстров нет, поэтому бояться было нечего. Но всё равно...

***

Получилось! Я, кое-как переставляя ноги, выбрался из своего пристанища. Поздний вечер. За окном тускло горели фонари. А может тусклыми были не они, а мой взгляд. Будто истлел. Наверное я сейчас сам напоминаю истлевший труп. Дыхание выходило с хрипом, иссохшая гортань отказывалась принимать новую порцию воздуха. Да и нужно ли?

Что-ж, нужно осмотреться. Кровать. Молодые мужчина и женщина спящие в обнимку. Дальше... В другую комнату. Прохожу сквозь неразобранные коробки.  Еще кровать. В ней ребенок. Не спит. Боится. Новое место, стресс. Встаю в изголовье, наблюдаю.

Не знаю зачем я сюда пришел, будто что-то внутри меня приказало... Нет, посоветовало прийти. Будто внутренний голос, живущий своей собственной жизнью подсказал направление, в котором может быть выход. Дыхание ребенка становится чаще. Видно в темноте, что он, распахнув глаза смотрит на меня. Не сквозь, а на меня! Впервые за вечность. Чувствую его липкий страх, вспоминаю его памятью все истории о буке из шкафа и мертвеце под кроватью.

Зрение становится четче, я уже различаю все мелкие детали: капли пота у ребенка на лбу, судорожно натянутое до подбородка одеяло. Кажется, я просыпаюсь. Спасибо.

***

Мальчик лежал в кровати, сонно моргая. Бояться нечего. Страшные истории всего лишь сказки и ничего более. Он уже был готов совершить решающий шаг - повернуться лицом к стене и отдаться в мягкие лапы сна, как увидел что-то странное. Тощий силуэт у изголовья своей кровати, будто тень очень худого человека.

Мальчика прошиб холодный пот, он натянул одеяло до подбородка и несколько раз плотно закрыл и открыл глаза. Не помогло. Кажется силуэт стал только четче. Если в начале он напоминал просто тень, чуть более темную чем остальные, то теперь начал обретать объем. Черные провалы глазниц, спутанные седые волосы, цепкие длинные пальцы скелета.

С диким воплем мальчик бросился в комнату родителей...

***

Проводив ребенка взглядом я тихо проследовал за ним, споткнувшись о неразобранную коробку. Споткнувшись...

Я кажется понял. Теперь, вечность спустя, я понял, как мне вернуть себе жизнь, или подобие жизни. Ребенок, подавленный стрессом от переезда дал мне эту возможность. Возможно я мысль, или образ, или воспоминание. И возможно сильное чувство сможет дать мне сил, накормить меня. Страх. Вот то, что мне нужно. Сегодня страх темноты дал ребенку возможность увидеть. Завтра он будет бояться не темноты. А меня...

Я не знаю, жил ли я, или вся моя прошлая жизнь лишь плод воображения. Но я знаю одно, сейчас я сам - плод воображения. И стать реальностью мне поможет единственная вещь в этом мире, чувство, что правит смятенными умами и сердцами. Страх. Возможно, когда я стану сильнее, то смогу выбраться из тюрьмы моей квартиры. Но пока... Встретимся следующей ночью, мальчик. Когда ты своим поведением достаточно напугаешь своих родителей-скептиков, я приду и к ним. И тогда я буду достаточно материален, чтобы напугать взрослого человека.

Флейта

Сегодня я поведаю вам легенду, что передавалась из уст в уста на протяжении многих сотен лет. Старики рассказывали её туманными осенними вечерами, когда дождь за окном барабанил ритмичную мелодию, а всполохи молний выхватывали картины прекрасные и ужасающие, чтобы запечатлеть их величие в миг, когда всё живое спрятавшись пережидало непогоду. Это предание о Скорбной Флейте.

Много лет прошло с тех пор, как эта история канула в лету. Никто не знает почему, никто не знает когда. Возможно это была просто страшилка для детей, но может быть, как и в каждой сказке, в этой истории есть доля правды.

Старики говорили, что пройдясь по старому кладбищу и слушая тишину, да пение редких птиц, можно услышать тихую, едва различимую мелодию. Будто на одной из могил сидит человек и наигрывает на флейте незатейливую, но прекрасную песню. В этой мелодии есть всё: грусть по умершим, счастье молодоженов, тихое спокойствие мудрых старцев. Песня воспевает подвиги древних героев и злодейства негодяев, гибель храбрых и позорную смерть трусов. Всё, что когда-либо случалось или случится.

Мелодия очаровывает своей непередаваемой грустью, и чем дальше развивается тема, тем отчетливее слышится в ней один крепнущий мотив. Безысходность. Флейта шепчет, флейта плачет, флейта уже не воспевает героев, а скорбит по ним.  Отнимая всякую волю к жизни, она уговаривает, убеждает вкрадчивыми переливами нот. Зачем жить, если всё рожденное из земли в земле сгинет? Зачем предаваться радости, если краткий миг наслаждения сменит горечь отчаяния? Всё одно в конце лежать под плитой забвения, так зачем оттягивать сладостный миг забытья?

Мелодия становится невыносимой, яростно терзая сердце и разум. Выматывая и опустошая, оставляя лишь пустую бездушную оболочку. Старики говорили, что мелодия раздается трижды.

Первый раз - человек возвращается в родной дом подавленный и расстроенный, с глубокой морщинкой меж нахмуренных бровей. С неохотой он может рассказать, что слышал прекрасную мелодию, которая перевернула все его представления о жизни и смерти.

Второй раз - взгляд тускнет, огонек души в глазах гаснет, и единственное что можно в них прочесть - отчаяние. Глубокое отчаяние человека, в чьей жизни не осталось больше радости.

Когда мелодия раздается третий раз человек уходит. Если его связать - он найдет способ выбраться из пут, и нет никакого способа удержать его. Говорят, что он снова пойдет на старое кладбище, где надгробия давно покосились и могильные плиты, оседая, сминают хрупкие кости покойников. Туда, где он в первый раз услышал мелодию флейты. Никто не знает что происходит дальше. Человек просто растворяется в ночи, как туман с восходом солнца.

Говорят, что если случайный путник будет проходить  мимо того места в момент, когда флейта забирает человека, то он услышит иную мелодию. Вначале скорбные рыдания, а затем торжествующий аккорд флейты.

Теперь эта история забыта. Возможно флейта исчезла, возможно её никогда и не существовало. Однако люди, живущие близ древних могил говорят, что если прогуляться меж наполовину скрывшимся в земле надгробными камнями, можно услышать тихую мелодию. Будто усталый, очень усталый человек сидит на камне и из последних сил наигрывает на флейте незатейливую мелодию...

Кот

Живу я в самой обычной однокомнатной квартирке самого обычного провинциального городка. Не самое захолустье, но и сходить особо некуда. Девушки нет, друзей немного, и те скорее приятели, да знакомые. Единственным моим лучшим другом, пожалуй, стал мой кот. Кто-нибудь, возможно, посчитает, что это прискорбно, но это так и менять мне ничего не хотелось.

Кот был старый, на днях ему исполнилось аж восемнадцать полных лет. Эту дату мы скромно отпраздновали, он деликатесным вискасом, я бутылкой дешевого пива. Как-то повелось, что я величал своего питомца просто - Кот. Давным давно я пытался дать ему кличку, но морда котенка принимала такое известное всем кошатникам довольное выражение только когда его величали Котом и никак по другому. Так или иначе, но прошли мы с Котом через многие неприятности и понимал он меня казалось с полуслова, чтобы не сказать с полувзгляда. В основном о нем и пойдет речь дальше.

Одним непогожим вечером я возвращался с работы домой. Работал я тогда, к слову, сторожем при автостоянке, работа не сложная, но приходилось просиживать штаны в сторожке сутки через сутки, так как сторожей было всего двое.В кармане у меня лежал пакетик кошачьего корма, дождь лил даже не как из ведра, а скорее как из множества пожарных брандспойтов, поэтому по дороге я вымок как собака и продрог насквозь. Зайдя в подъезд дрожащими от холода руками я открыл замок и вошел в дом.

Как сейчас помню - первое что меня поразило - тишина. Обычно мой приход после суток отсутствия знаменуется радостным мявканьем и прыжком пушистого комка со шкафа мне на плечи.Сейчас - ничего. Только милицейская сирена завывает на улице. Безуспешно попытавшись отогнать дурные мысли я прошел в единственную комнату. Подумаешь, спит может животное. Никого. С тяжелым сердцем я прошел на кухню и увидел кота, неестесственно распластавшегося, в углу, под столом. Разбрасывая немногочисленную мебель я бросился к нему, в надежде, что это новая игра, и кот сейчас подпрыгнет, одарив меня хитрым торжествующим взглядом - "Ага, напугал!". Но нет. Когда я поднял пушистое тельце, его голова безвольно откинулась. Мёртв. Я упал на колени и зарыдал. Нет, я никогда не был особенно слезливым.Когда ушел отец - я не плакал. Когда меня уволили с работы - я не плакал. Но сейчас я сидел на коленях, и рыдал навзрыд, как маленький ребенок, баюкая мёртвого кота, как младенца. Не помню сколько я так просидел. Через некоторое время меня будто выключило, я взял лопату, старую коробку из-под обуви и пошел хоронить своего лучшего и единственного друга.

Жил я на самой окраине, поэтому долго до лесополосы идти не пришлось. Вырыв небольшую могилку, я положил туда кота. Соорудив нечто вроде небольшого креста из прутиков, и обложив могилку камнями я поплелся домой. Там я не раздеваясь упал в постель и уснул беспокойным сном. Помню несколько раз за ночь просыпался и чувствовал, будто рядом со мной, как раньше, спал свернувшись кот. Но раз за разом, когда сон уходил, я ощущал пустоту рядом, и сердце моё сжималось от нестерпимой боли утраты.

Проснувшись уже под утро, я услышал легкое цоканье в коридоре. Так звучали шаги моего кота, когда он шел по голому полу. Цок-цок-цок, маленькие коготки по дереву. Цок-цок-цок. Я привычно шикнул на кота, перевернулся на другой бок, и вдруг меня прошиб озноб. Я же вчера похоронил его! Вскочив с постели, со смешнанным чувством радости и ужаса я бросился в коридор. Никого. Можно удивиться, как сильно на меня повлияла утрата домашнего животного. Но Кот не был простым питомцем. Он был моим другом.

Следующий день я провел бездумно уставясь в телевизор. Под вечер спустился в магазин, купил там бутылку дешевой водки и выпил её в одиночестве, будто поминая ушедшего друга. Когда передачи сменились белым шумом, я выключил телевизор и двинулся в сторону кровати. Раздевшись до трусов, я уже был готов нырнуть под теплое одеяло, как вдруг услышал тихое мяуканье. Вдоль позвоночника пробежала струйка холодного пота. Дверь закрыта, окна и форточки тоже, ввиду мерзкой погоды. Значит уличный кошак проникнуть ко мне не мог. На негнущихся ногах я прошел к выключателю. Щелк. Электрическая лампочка осветила комнату, оставив в углах длинные тени. Снова никого. Посетовав на паленую водку, я протянул руку чтобы выключить свет, как вдруг увидел в углу характерный блеск кошачьих глаз, отразивших луч света. Тут-то меня и парализовало. Забыв дышать я смотрел в горящие кошачьи глаза в углу. Когда легкие начали гореть от нехватки воздуха раздалось довольное кошачье урчание и блеск исчез, будто невидимый мне кот повернул голову от света, или просто закрыл глаза. Дрожащей рукой я потянулся за фонариком, который держу недалеко от выключателя, на случай перебоев со светом, которые в нашем районе не редкость. Нащупав гладкую пластиковую ручку, я щелкнул кнопкой и луч света ударил в угол, прогоняя тени. Развеивая мои робкие надежды увидеть в углу уличную кошку, луч выхватил старые обшарпаные обои, край дивана... и больше ничего. Тихо выматерившись я выключил фонарик.

Эту ночь я спал со светом. Не раз и не два из коридора да темных углов доносилось кошачье урчание и легкий стук лап. Через несколько часов, я, окончательно вымотавшись от страха уснул. Проснулся под трели будильника, со странным чувством умиротворения. Отчего? Наверное от мурлыканья, и от того, что я машинально поглаживал теплый кошачий бок.
Сказать что я резко открыл глаза значит ничего не сказать. Я их вытаращил. И увидел что поглаживаю пустоту. Я готов был поклясться, что пару секунд назад чувствовал под пальцами мягкую шелковистую кошачью шерсть. Чувствовал как вздымается и опадает с дыханием бок. А теперь - пустота. Дотронувшись до покрывала я отдернул руку. Покрывало было холодным. Нет, не холодным. Ледяным. Будто на него поставили пакет со льдом.

Со странным спокойствием я встал, позвонил начальнику и взял больничный. Как только трубка коснулась рычага, я пулей вылетел из квартиры едва ли заперев за собой дверь. И это пожалуй было моей фатальной ошибкой.

Прошатавшись несколько часов по городу, я начал пытаться мыслить логически. Даже толкнул долгую прочувственную речь о вреде алкоголя и нервных срывов, чем словил настороженный взгляд какой-то пожилой женщины, поспешившей ускорить шаг, чтобы поскорее миновать странного типа. И вот свершилось - я спокоен. Твердая решимость войти в квартиру и прочесать в ней каждый угол таяла на глазах, чем ближе я подходил к дому. Подойдя к двери, я заметил что она приоткрыта - и верно, я же не запер её, когда позорно убегал. Сделав глубокий вдох, я распахнул дверь и сделал шаг внутрь.

Дело было уже к ночи, да-да, именно столько времени я пытался убедить себя войти в свою-же квартиру, наматывая круги по городу. В коридоре было темно, но из под двери в комнату выбивался тоненький лучик света. Раздались шаги и явно человеческий шепот. Воры! Я попятился, уповая, чтобы подо мной не заскрипели старые половицы. Выберусь, позвоню в милицию от соседей.

Но, как говорится, помянешь черта... Проклятая половица издала громкий мерзопакостный скрип. Тут-же дверь распахнулась и сильная мужская рука втащила меня в комнату.  

Красть у меня особенно нечего, но для наркоманов любая монетка на счету. А именно как наркоманов я и определил двоих мужчин, переворачивающих мою уютную некогда комнату вверх дном. Дерганые движения, изможденные лица, но при этом отчаянная сила крысы, загнанной в угол. Один из них зажимал мне рот, приставив к сонной артерии мой-же кухонный нож, а второй искал ценные вещи.
- Где деньги держишь, сука? - нож впился в кожу, оставляя неглубокую пока царапину.
- Кончай его блять, и помоги. - рявкнул второй, не прекращаяя выбрасывать содержимое шкафа на пол.
Признаюсь, испугаться я не успел. Да и трусливым никогда не был, умирать, так уж по мужски, без слез и мольбы.

В этот момент я заметил странное шевеление во тьме на шкафу. Будто тени сгустились и сформировали из себя маленькое пушистое тельце. Блеснули два кошачьих глаза. Раздалось... Не урчание, а будто тихий рык, которые издают обычно готовые к драке уличные коты. Бросок. Кот коршуном упал на голову наркоману и ударом лапы распорол тому горло. Прыжок с обмякшего тела мне в лицо. Я машинально зажмурился, почувствовал лицом прикосновение шерсти, и накроман держащий нож беззвучно оседает на землю. Боясь пошевелиться я стоял посреди комнаты зажмурившись, а вокруг меня истекали кровью два тела и раздавались мягкие шаги существа, что когда-то было моим котом.

Послышалось довольное урчание и кот потерся о мою ногу. Собравшись с духом, я открыл глаза. Воры были на месте - вот один пытается зажать рваную рану в шее слабеющими руками, вот туловище второго... А голова... Голова человека, угрожавшего мне ножом лежала примерно в метре от его тела. Но существа сделавшего такое с двумя взрослыми мужчинами нигде не было, и только краем глаза я успел заметить блеск. Будто кто-то подмигнул мне из тени за шкафом.

Не буду вдаваться в подробности как я избавился от двух мертвецов в квартире. Скажу лишь, что соседи у меня - приличные люди, придерживающиеся принципа "моя хата скраю". Через два дня, наведя в квартире порядок, я сидел на диване, смотря какое-то тупое шоу по ящику. В одной руке у меня была бутылка пива, а другой я поглаживал холодный бок довольно урчащего кота. Кота, который появлялся из теней по вечерам, и в тени-же уходил с рассветом.

Сказка

Сегодня в деревеньке Навкин Яр был праздник. Отмечали успешные выборы нового старосты. Прежний-же, вовремя почуяв недовольство крестьян тем, что на своём посту он только и делал, что пил брагу в трактире, собрал пожитки и однажды ночью исчез в неопределенном направлении.
Вечерело. В сельском трактире гулянья начали приобретать поистине крестьянский размах, с разухабистыми песнями, плясками и битьем дубовых табуретов о головы соседей. Трактирщик не успевал опустошать заначенные бочонки с хмельным, а служанка-разносчица, должно быть еще месяц не сможет присесть, столько ей было отвешено шлепков и щипков за мягкое место.
В углу, не встревая в общее бурное веселье, угрюмо сидел за пинтой крепкого эля местный деревенский колдун по кличке Бородавка. Прозвище своё он очевидно получил благодаря поистине магических размеров бородавке вскочившей на кончике крючковатого носа его магейшества. Настоящего имени его никто не знал, так и величали Бородавкой с тех самых пор как он поселился в Яру.
В перерывах между глотками колдун бросал полные жгучей ненависти взгляды в противоположный угол, где сидел его давний заклятый враг и соперник, колдун из соседней деревушки Болотищи, маг и волшебник Пириус. Приезжий был худощавым смуглым мужчиной средних лет, с явно проскальзывающим во взгляде презрением ко всему бренному.
Пириус специально приехал в Навкин Яр, чтобы посетить гулянья и наставить добрым словом виновника торжества, который, прикончив пару бочонков, к тому времени уже мирно похрапывал под столом. Впрочем истинная причина его визита скорее всего стояла перед ним в тяжелой дубовой кружке. Навкин Яр всегда славился своим элем, который не гнушались пить даже столичные вельможи.
Веселье кипело, а напряжение меж двух волшебников нарастало и нарастало, казалось что между ними пробегают невидимые пока разряды молний. И правда, пересекшая незримую линию разносчица громко ойкнула и уронила поднос с элем, который несла компании пахарей, со священным ужасом в глазах проводивших падение столь горячо любимого ими напитка. Служанка поспешила подобрать кружки и, слегка прихрамывая, отправилась обратно.
Изрядно набравшийся Пириус, когда служанка поравнялась с ним, не упустил возможности и звонко шлепнул ту по заду. Это видимо  послужило последней каплей в чаше терпения Бородавки. Слегка пошатываясь, он встал и заплетающимся языком заорал:
-Эй, П-пи-пи... П-пиз... П-пириус! Вали обратно в свои болота!
С этими словами колдун швырнул опустевшую, но от этого не менее увесистую кружку в дальний угол.
- От ить! Недолетит! - охнул кто-то из крестьян.  
Глаз у Бородавки по всей видимости был намётанный, да и человек он был немаленький, так что кружка не только долетела, но и попала Пириусу прямо в лоб. Ошалевший от такой наглости маг вскочил и запустил в ответ яростно шипящую шаровую молнию, которая впрочем была тут-же задушена Бородавкой.
Продолжая гневно сверлить друг друга глазами колдуны выбрались из своих углов и начали медленно сходиться в центре трактира. Когда казалось что они вот-вот стукнутся лбами, между ними громко вереща вклинился трактирщик, видимо сам удивившийся своей храбрости:
-Г-господа! Господа магейшества! Прошу! Вы же мне весь трактир разнесете!
Под гневными взглядами двух колдунов трактирщик замялся и его бодрый поначалу крик сменился жалким лепетом. Тем не менее уходить он не спешил, видимо смирившись с перспективой провести остаток дней в каком-нибудь пруду, квакая и метая икру.
Паузу нарушил Бородавка, который громко выругавшись быстрым шагом вышел из трактира. За ним проследовал и Пириус, громко хлопнув дверью и отпустив напоследок скабрезность в сторону служанки.
Не успела захлопнуться дверь, как земля дрогнула и раздался грохот, будто небеса обрушились на грешную землю. В трактире повисла напряженная тишина. Первым опомнился один из пахарей, который пожав плечами дружески двинул соседу в челюсть. Мало помалу веселье вернулось на круги своя. О недавней колдунской ссоре напоминал лишь грохот снаружи, периодически сменяющийся нечеловеческим рёвом, да то и дело сотрясающаяся земля.
Тем временем, в поле, недалеко от деревеньки разразилось нешуточное сражение. Среди пшеницы, друг напротив друга на расстоянии выстрела из лука стояли два чародея в исступленьи размахивая руками. Небо заволокли огромные черные тучи, начался ливень. Вот Бородавка, издав нечеловеческий вопль взмахнул рукой, будто стряхивая с ладони горячий воск. С кончиков его пальцев сорвался огненный шар и устремился в сторону Пириуса. В полете шар будто размазался, принимая форму огромного огненного змея. Гигантский удав обвился вокруг мага, но не успев сомкнуть пламенные объятия, тут-же взорвался снопом искр.
Пириус прокричал что-то непонятное воздев руки к небу, и искры, не потухнув превратились в мириады огненных бабочек, в безумном танце бросившихся в направлении Бородавки, чтобы разбиться о невидимый щит, созданный мановением руки чародея.
Колдун не остался в долгу и сделав несколько пассов, ударил кулаком в землю. Из лужи грязи перед чародеем вырос глиняный истукан, будто слепленная неумелым архитектором статуя. С диким рёвом он бросился к Пириусу. Маг прокричал несколько слов и на голема сверху упала гигантская птица, словно сотканная из потоков воздуха. А колдун уже плел новое заклятие.
Вскоре среди вспышек и дыма на поле нельзя было ничего разглядеть. Земля стонала и плавилась, небеса будто разверзлись, выплевывая из себя годовую норму влаги, которая впрочем тут-же испарялась, не успев коснуться раскаленной тверди. На востоке потихоньку занимался рассвет, а колдуны, казалось могли продолжать свою битву бесконечно.
Но вдруг, как по мановению волшебной палочки всё исчезло. Призванный кем-то из волшебников демон громко хмыкнул, отпустил слегка придушенного серафима и, пожав плечами изчез, распространяя вокруг едкий запах серы.
- Ну а шо я говорил?
- Та шо ты брешешь, то я сразу сказал - дубье брать и господ магов того-ентого значится.
- Та ладныть?! - в простецком говоре явно был слышен сарказм - То ты из-под скамьи говорил? Давеча сховался тудыть, и носу не казал.
- Ты этта, слыш ты...
- Та ладно вам, мужики, мы ж их того, насмерть не оприходовали, глядишь очнутся щас. - встрял третий голос.
Тем временем восходящее солнце осветило трех мужиков с дубинами, стоящих над бездыханными магами. Во всех троих можно было узнать давешних пахарей.
- Ну шо, потащили засранцев. - двое кряхтя взвалили магов на плечи и пошли в сторону деревни.
- Только шельмы пущай скажут, что посевы вернуть не смогут.
- Ага... Ух, тяжел лиходей. - мужик, несущий Бородавку с завистью посмотрел на товарища, который без труда тащил тщедушного приезжего мага - вона, аж земля спеклась...
- Та не скажут, родненькие, моё поленце чай при мне. - поглаживая дубину загадочно улыбнулся пахарь помоложе. 

...

Здесь любящий взгляд ранит остро и больно,
В колодцах вода пахнет сталью и кровью.
Здесь продана совесть, и верность забыта.
Здесь боятся живых и любят убитых.

В равнинах ягнята вскормлены ядом,
Здесь Раем пугают детей, а не Адом.
Из здешних котят вырастают убийцы,
И страх не стирает улыбки на лицах.

В гниющей траве лишь жуки и мокрицы,
Здесь песен не знают певчие птицы.
Здесь проклят Господь и святые истлели,
Здесь змей пригревают в теплых постелях.

Verzweiflung

Безнадёжно.
Стекленеющие глаза смертельно раненого на поле битвы, в которых отражается стая ворон, ждущих пира. Рука не поднимется для защиты, и нет сил даже закрыть глаза. Каждый вздох - последний, и торжествующий вороний грай звучит как прощальная песнь.
Безнадёжно.
Затравленные глаза волчонка, окруженного гончей сворой. Кругом оскаленные пасти, клыки и напряженные, готовые к прыжку мускулистые лапы. Первый бросок одного из своры будет для него последним и он понимает это. Тихий рык, вырвавшийся из узкой груди служит для них сигналом.
Безнадёжно...

Пыльная дорога, пропадающая за горизонтом. Кругом - камни, да песчаная поземка. Старик в порванном плаще, с кривой клюкой в руках. Шаг за шагом - всё дальше в никуда. Каждый шаг босых ног отдается болью, а в пыль позади быстро впитываются яркие алые капли. Бурдюк с водой пуст, впереди - дорога, и ни одного признака источника.
Быть может это и называется безнадёга - думает старик.
Размышления не прерывают его нескончаемого пути. Шаг за шагом - к неизвестной цели. Он не помнит сколько он уже идет, и как долго будет длиться его путь. Ветер приносит то запах моря, то сухой жар пустыни, то трескучий мороз высокогорных ледников. Возможно ему придется идти вечность, возможно позади - вечность.
Быть может это и называется ад - думает старик.
Старик пробует свернуть с дороги. Делает несколько шагов в пустыню, но тут-же возвращается. Раскаленный песок жалит израненные ноги. На секунду старик останавливается и смотрит на след своих ног в песке. Ветер делает свое дело, и через несколько секунд след исчезает. Только цепочка кровавых капель позади, на дороге.
Быть может это и называется боль - думает старик.
Воспоминания путаются в голове. Старик не помнит как оказался в этом месте, кажется что дорога существовала испокон веков. И испокон веков по ней шагал одинокий путник. Образы сменяют друг друга. Шаг - и он умирает на поле битвы. Еще шаг - он волчонок, загнанный в угол.
Быть может это и называется отчаяние - думает старик.
Вдруг воспоминания обрываются. По щеке старика скатывается одинокая слеза. Не ему идти дальше по этой дороге. Старик решительно разворачивается и делает шаг в пустыню. Песок впивается в ноги. Еще шаг. И еще. Старик чувствует странную щемящую боль в груди.
Быть может это и называется жизнь - думает старик.

По пыльной дороге, теряющейся за горизонтом идет юноша. Почти новый плащ, да бурдюк полный воды. Юноша не помнит кто он, и как сюда попал, сколько было до него и сколько будет после. Но он знает что должен идти вперед. Пока цепочка алых капель не укажет дорогу следующему, да не опустеет бурдюк.
Быть может это и называется смерть - думает юноша...

Бессонница

Сегодня он не мог уснуть.
Снова и снова, и каждую ночь повторялось одно и то-же. Сходив вчера в военкомат и получив заслуженный белый билет - психически нестабилен, развивающаяся шизофрения, для общества не опасен, но служить нельзя - он пришел домой совершенно разбитый.
Кабинет за кабинетом, одинаковые двери с потёртыми табличками: "Хирург", "Стоматолог", "Психиатр"...
Зайдя в комнату, он упал в постель и лежал без сна несколько часов. Затем встал, и начал заниматься привычными делами: написал пару страниц курсача, поиграл на скрипке, вымыл посуду и убрал комнату.
Так незаметно наступил вечер.
Снова...
Ночь. Пора, когда время становится вязким и течет неспешно, словно устав от дневной суеты.
Пора, когда он не мог даже заняться любимым делом - музыкой - соседи бы не оценили такого счастья, а разговоры с невыспавшимся участковым - удовольствие еще меньшее, чем коротать ночь за ноутбуком.
Люди на улицах уже начинали от него шарахаться - черные мешки под глазами придавали ему то ли вампирский, то ли наркоманский вид. В общем вид человека крайне нездорового, к адекватной беседе неспособного.
Впечатление усугубляли глаза, глаза безумца.
Друзья говорили ему - "Тебе нужно спать, иначе ты сойдешь с ума". Он лишь устало улыбался и отмахивался.
На следующий день по дороге в институт на него впервые и накатило это чувство.
Сначала смутное беспокойство, непреодолимое желание оглянуться. Чувство, будто все проходящие мимо люди, сохраняя внешнее безразличие, смотрят ему в след, как только он сводит с них взгляд.
Затем он увидел в тени дерева что-то странное. Что-то, что заставило его остановиться, как вкопанному.
Внезапно заслезились глаза.
Мир стал размытым, но с тенью всё равно было что-то не так, она извивалась и пульсировала, по ней проходили волны и странные вибрации.
Обойдя дерево по широкой дуге, он поспешил дальше.
На обратном пути всё повторилось - только теперь странные метаморфозы происходили с тенью от старого полуразрушенного сарая - она стала будто приобретать трёхмерность, получая объем и поднимаясь над землей.
Опомнился он только когда проходящая мимо бабушка остановилась и спросила всё ли в порядке у болезненного вида юноши, застывшего посреди дороги с открытым ртом, и неотрывно следящего за ничем не примечательной развалюхой.
Он извинился и побрел домой.
Снова ночь.
Еще одно бдение за ноутбуком с кружкой кофе и сигаретой.
Бросив случайный взгляд в окно, он выронил сигарету и чертыхаясь полез за ней под стол. Выудив обросший пылью окурок он опустил его в пепельницу и устремил взгляд наружу.
Тени от фонарей, от каждого из них, плыли в воздухе, подобно полотнищам флагов на ветру. Зрелище завораживало и пугало.
Он задернул шторы, выключил ноутбук и залез под одеяло, в тщетной надежде уснуть.
Под утро он опасливо выглянул на улицу, ожидая увидеть там продолжение уличного представления, но всё было чинно, мирно и обыденно.
Позавтракав, он схватил сумку и побежал в институт.
Тут-то он и увидел это. По улице шел человек. Обычный на первый взгляд клерк средней руки: дешевый костюм, дешевый портфель из фальшивой кожи.
Но тень!
Тень его не стелилась по земле, как положено любой порядочной тени. Она плыла в воздухе за спиной клерка, приобняв призрачными руками того за шею и наклонив призрачную голову над его ухом, будто нашептывая что-то.
Он стоял, не в силах пошевелить ни пальцем. Когда клерк проходил мимо, безразличный и спешащий по своим несомненно важным делам, фигура парящая за ним повернула голову к юноше, будто окинув того взглядом невидимых глаз и снова склонилась к клерку.
Сегодня он не пошел в институт.
Сидя дома посреди комнаты, с выключенным светом, он боялся. Боялся увидеть СВОЮ тень.
Тут на улице включились фонари, бросив на стену длинные тени.
Он резко выдохнул воздух через сжатые зубы и обернулся.
Когда он не пришел в институт и на следующий день, и через неделю, никто не удивился - наверное слег парень от своей непонятной болезни.
Через месяц женщина, сдающая ему квартиру пришла проведать жильца.
Долго звонив в дверь и не получив ответа, она воспользовалась своим ключом и вошла в пустую квартиру. На столе стоял ноутбук и пепельница полная окурков.
Срок платы еще не подошел и женщина, пожав плечами ушла, не заметив на стене лишнюю тень.
Тень, будто отбрасываемую человеком, сидящим на полу и обхватившим колени руками.
Человеком, которого в комнате не было.

Элегия

В далекой северной стране, укутанной снегом и одуваемой суровыми ветрами жил моряк. Моряк был старый, побитый жизнью, плавал с капитаном Дрейком, и даже вложил свою лепту в разгром испанского флота, но, потеряв в бесчисленных боях глаз, два пальца и ухо решил уйти на покой в родных местах.  
Жил он, как и положено моряку в отставке, на побережье, где холодные воды океана с рёвом и грохотом обрушивались на скалы, грозя в один прекрасный, а быть может и далеко не прекрасный день забрать их в пучину.  
И вот, в зимнюю непогожую ночь, когда бушевала метель и океан был особенно безудержен в дверь хижины раздался стук. Кряхтя и поминая морского чёрта, старик прохромал к двери, и, отперев, застыл, распахнув глаза и открыв беззубый рот от удивления. На пороге хижины, будто не замечая урагана, стояла девушка в тонком белом платье. Неизвестно откуда она пришла, ведь на лиги пути от хижины отшельника были лишь скалы, да заснеженная пустыня.
Девушка посмотрела старику в глаза, улыбнулась, и прошла внутрь. Казалось, что вместе с ней в хижину зашла весна: воздух посвежел, огарок свечи стал давать ровный и тёплый свет, а огонь в камине загудел ровно и сильно.  
В это время старик понял, кто заглянул к нему на огонёк. К нему пришла та, о ком травили байки за чаркой рома, и кого упоминали лишь в старых моряцких легендах.  

Тем временем, сделав круг по дому, девушка проскользнула в дверной проём, мимоходом снова грустно улыбнувшись моряку. Вот в ночи серебристой чешуей блеснуло белое платье и незнакомка скрылась в буране.
Тут ноги старика подкосились и он мешком рухнул на издавший негодующий скрип стул. Дрожащей рукой он откупорил бутылку грога и осушил её парой мощных глотков. Слегка пошатываясь, он встал, проковылял к старому мушкету, висевшему на стене. Забивая порох пыжом из волчьего хвоста, старик постоянно бросал быстрые настороженные взгляды в окно, будто пытаясь разглядеть кого-то, кто скрывался в метели. Кого-то враждебного. Кого-то, или что-то... Старик знал, что за первым гостем последует второй...
До утра старик просидел у окна, близоруко вглядываясь в буран и пыхтя трубкой. На коленях его лежал мушкет, а к стене был прислонен дедовский протазан. Как только начало светать, моряк, устало кряхтя, и потирая онемевшую поясницу поднялся со стула и вышел наружу. Метель, выдохшись, притихла и взору старика предстали три выжженные полосы в два фута шириной, окружающие хижину ровными концентрическими кругами. Моряк зло сплюнул и вернулся в дом.
Весь день моряк провел у бутылки грога, и лишь под вечер встал с любимого стула, чтобы забить все окна кроме одного досками и подпереть дверь. Когда работа была завершена он уселся на стул у окна, положив мушкет на колени, и кажется задремал. Ночь накрыла побережье завесой снегопада и тьмы, и с моря раздался тихий посвист, будто кто-то, стоя в неистовых волнах играл на флейте. Незатейливая мелодия звучала достаточно сильно, чтобы перекрыть рёв океана, но казалось, будто невидимый флейтист играет без малейшего усилия.
Сон вмиг покинул моряка, и он устремил взгляд во тьму. А мелодия всё нарастала. Полная грусти и безысходности, она словно отбирала всю волю к жизни. Спустя пару мгновений к флейте добавился призрачный стук копыт, лай гончих, так незаметно вплетающийся в вой ветра, и свист незримых плетей. По спине старика пробежали мурашки, столь нереальными казались звуки, доносящиеся снаружи. Нереальными, но всё-же близкими и несущими смертельную опасность...
А незримые всадники всё кружили и кружили вокруг дома, флейтист вплетал в свою мелодию новые мотивы, а старик ждал, кутаясь в плед. К утру звуки охоты начали стихать, словно отдаляясь, и флейта, издав напоследок пронзительный плач, стихла.
Старик вышел на мороз, и подставил лицо лучам бледного северного солнца, будто наслаждаясь каждой секундой света. Он окинул взглядом каменистую почву вокруг хижины, покрытую толстым слоем снега, но в его глазах не было надежды увидеть там сотни конских и собачьих следов, и правда, снежный покров был девственно чист.
Старик усмехнулся. Предвестница не приходит просто так, за ней по пятам идет Дикая Охота, и единственное что может сделать тот, кто окажется на её пути - умереть с честью. Сражаться, даже если противник - боги, идущие по следу добычи. Так пусть же поёт флейта, пусть поёт последнюю элегию.

Весь день старик бродил по морскому берегу, в последний раз наслаждаясь шумом прибоя и острыми, жалящими лучами солнца. Лишь к вечеру он вернулся к хижине, но не стал заходить внутрь, а примостился на пороге, поставив рядом протазан, и положив на колени верный мушкет.
Начинало смеркаться, и как только последний луч солнца, сверкнув на прощание, скрылся за морем, раздался резкий плач флейты.
Теперь флейта не пела, она рыдала, будто оплакивая одинокого человека с развевающимися седыми волосами. Человека, на чьем лице застыла усталость, и лишь глаза его, потускневшие глаза старика выражали твёрдую решимость... И отчаяние.
Снова раздался стук копыт о промёрзшую землю, снова лай собак и свист плетей. Невидимые всадники кружили в своём нескончаемом хороводе, в центре которого безмолвно ждал старик.
Метель вновь возобновила лихорадочный танец снежинок, но моряк кажется не замечал холода.
Старик увидел что-то во тьме и неспеша встал, сжимая побелевшими руками мушкет. Снегопад, негодующе ревя, расступился и во тьме показался всадник: огромный мужчина, на белоснежном коне. В руках всадник держал длинный узкий клинок, чьё лезвие сверкало, будто было создано из чистейшего горного хрусталя, таким хрупким, но в то-же время острым казалось оно. Человек медленно приближался, и меч в его руках начал свой танец.
Пой флейта, пой...
Старик прицелился и грохот выстрела прорезал ночь. Всадник не покачнувшись продолжал своё движение, медленное, но неотвратимое, как сход снежной лавины.
Отбросив бесполезный теперь мушкет старик потянулся за протазаном, и в это время ночной гость, непостижимым образом оказавшись на расстоянии удара, атаковал.
Чудом избежав удара, старик перекатился в сторону и встал, сжимая протазан и тяжело дыша. Снова атака, еще один кувырок из последних сил, и отчаянный, безнадежный укол протазаном.
Плачь флейта, плачь...
Всадник даже не попытался защититься, лезвие вошло между его рёбер, в то место, где должно было находиться сердце. Хруст. В руках старика осталось древко, бесполезная палка. Свист рассекаемого воздуха, и старик упал на колени, сжимая в немеющих руках остатки своего оружия.
Воздух прорезал мучительный стон флейты, и мелодия оборвалась.
Первые робкие лучи солнца показались из-за верхушек гор. На девственно чистом снегу, на коленях стоял старик, склонив седую голову. Метель будто пощадила его, обходя стороной, и казалось, что старый человек просто присел, смертельно устав.
Рядом с моряком стояла девушка в белом платье, прижимая к груди флейту. Из льдисто-голубых глаз катились слёзы, сверкая в лучах солнца как алмазы.

Север

Носился над полем ветер,
Тупились о сталь мечи.
Сегодня мы рвёмся к победе,
Сегодня мы - палачи.
Они железом прикрыли спины,
Забралом укрыли лбы.
У них конница строится клином,
Они нового бога рабы.
Их вера, огнём и сталью,
Нарушила наш покой,
Наполнила сердце печалью,
Ступила в наш храм ногой.
Но крепок наш дух остался,
Не сломлен стальной ордой.
Наш конунг первым поклялся
Отправить врагов на покой.
Драккар по волнам несётся
И реет кровавый стяг,
Сегодня битва начнётся
И будет повержен враг.